Рассказы

— Хорошо, — сказала она, и в голосе ее появились обиженные нотки. — Пойду поделаю уроки.

— Ох, — вздохнула мать, баюкая меня.

Я же молчал, застывший от ужаса. В тот миг, когда Грета оттянула мое веко — с ее лица будто бы слетела небрежно надетая маска, и я понял, где видел эти ужасные блеклые глаза.

Глаза Рагнара.

Жалкий, беспомощный, запертый в этом пухлом розовом теле, я расплакался. Моя мать неверно истолковала этот плач. Я попытался воззвать к ней, предупредить о темной сущности Греты, однако мать просто обнажила грудь и поднесла меня к своему красному соску.

Позже я лежал в кроватке, плотно спеленутый с головы до ног, будто крупная белая личинка — а Грета сидела рядом, разложив на полу кукол. Я слышал, как она шепчет им:

— Анне. Ты будешь у нас королевой. А ты, Эрик, будешь ее верным рыцарем. А вот ты, злюка Освальд… А у тебя в этой истории печальная судьба. Ты будешь злыднем.

Мурашки пробежали по коже от ее вкрадчивого голоса.

Она выпрямилась — я слышал, как прошуршал ее комбинезон с кенгуриной сумкой на животе — и заглянула ко мне внутрь.

— Ох, Петер, — сказала Грета задумчиво.

Я лежал.

Более мне ничего не оставалось.

— Я тебя ненавижу, — сказала она. — Это очень грешно, и я прошу Боженьку, чтобы он исправил меня. Ты же мой братик, а я к тебе даже прикоснуться без злости не могу. Почему я такая злобная? — вопреки ее словам, в этом голосе не было раскаяния. Лишь вдумчивая рефлексия.

— На тебе знак Дьявола, — наконец сказала Грета.

Сказав это, она ушла.

Я понимал, конечно, что Грета не будет убивать меня прямо сейчас. Пути наших судеб были проторены заранее. Мы могли лишь ступать по ним, ожидая, когда же подойдет конец сего пути. Я умру в один день с Гретой; я знал это. И случится это не сегодня, и не завтра. Но даже зная это, я все‑таки нервничал.

Я принялся изучать этот мир.

Я наблюдал за игрой света и тени на потолке. Я вдыхал этот загрязенный воздух. Я пил молоко. Я мочился. Я переваривал пищу. Я плакал, выражая свои эмоции — от гнева и страха до обыкновенного недовольства. День сменялся еще одни днем, а я по–прежнему был беспомощен. У меня прорезались зубы, и я решил, что хватит уже отлеживаться.

Я вытянул руку и посмотрел на эти розовые сосиски, которые служили мне пальцами. Жалкое зрелище. Я потянулся мыслью к своим ногам. Я ощущал их словно сквозь вату — мышцы еще не развились в достаточной степени. Я шевельнул ногой. Она не отреагировала как нужно — я хотел, чтобы вышел пинок, но у меня получилось лишь чиркнуть себя по другой ноге. Впрочем, надо же с чего‑то начинать.

Надо мной нависла тень. Грета.

Сестра часто приходила ко мне, чтобы поговорить. Ее тянуло ко мне, как магнитом. За эти месяцы я свыкся, сжился с ней, и даже ее мерзкие рагнаровские глаза казались мне весточкой из нашего родного мира. Мы с Рагнаром были друзьями. Как же давно это было? Прошлое терялось во мраке. Сколько миров мы пересекли вместе — все трое? Сотни, тысячи?

Я позабыл, если честно.

Я сосредоточился на Грете.

Она стояла, навалившись грудью на перекладину кровати, и с наслаждением грызла леденец.

— Ты хочешь ходить, — сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно. — Для чего?

Ответить я не мог, да ей ответ и не нужен был.

— Ты хочешь убить маму, — заключила Грета. — Я расскажу про тебя Инге. Мы придем и задушим тебя.

Зачем?

Ты ведь погибнешь со мной, Рагнар, мерзкое ты создание.

Я попытался перевернуться на живот, беспорядочно размахивая всеми конечностями. Грета с подозрением наблюдала за мной — а потом сказала:

— Он обкакался, наверное. Мам! Мам! А Петер обкакался! — с этими словами она отступила во тьму.

Вместо нее из тьмы выступила мать и озабоченно принюхалась.

Когда мне было три года, Инге вернулась в наш город и вновь поступила в тот же класс, где училась Грета. Они с отцом — толстым инженером в твидовом пиджаке, господином Мейстером — уезжали в Норвегию, где три года прожили у родственников. Почему они уезжали? Вероятно, это было связано с профессией господина Мейстера. Как бы то ни было, Инге вернулась сюда, и я на выходных увидел ее незамутненным взором — когда она зашла в гости к Грете.

Я в этот момент сидел на кухне и пытался разговорить нашего трехмесячного котенка, Митци. В этом безумном мире кошки не умеют разговаривать. Я понял это не сразу. Грету, по правде говоря, это тоже безумно удивляло.

— В Индонезии исповедуют буддизм, — говорила она матери, а та лишь кивала:

— Наверное, доча.

— Мю Цефея меньше Солнца, — утверждала Грета.

— Как скажешь, — отвечала мать.

— А порох получается из апатита, соли и угля, — в отчаянии произнесла Грета, и только тогда мать отреагировала:

— Там вроде селитра, а не апатиты. Хотя я не уверена…

— Понятно, — ответила Грета.

Я знал не так много, как Рагнар. Он всегда был умнее меня, но и — злее и нетерпимее. Потому мы и стали врагами. Враг мой, Рагнар. Мы с Гретой сидели на залитом солнцем детской площадке, и она отряхивала мои ноги от песка.

— Ты неряха, Петер, — отчитывала меня сестра.

— Да, — отвечал я.