Рассказы

Звучало, как ложь, но едва ли. Как только парень вошел в кураж, всякое стеснение, смущение и прочие оковы растаяли, как утренний туман. Ему хотелось спорить, пререкаться, а между тем просто смотреть и безвозвратно влюбляться.

–Не слишком ли «громко, близко и синхронно», Чарли?

–Чересчур для одного дня. – Улыбнулся он, и, прихватив кожаную отцовскую куртку, зашагал к двери.

–Придешь завтра?

–Приду завтра.

Аурелия Делоне засмеялась совсем как во сне и тут же отвлеклась на блики, играющие в волосах.

Что еще более прекрасное и странное ты можешь пожелать сегодня, милый Чарли?

Теперь, в чертогах своей тесной уютной комнаты можно было рассматривать собственные воспоминания, как камушки из шкатулки с детскими ценностями, и сладко смаковать каждым словом, ужимкой, взглядом и запахом. И совсем чуточку своей храбростью. Откуда она только в нем заплескалась? Но не это главное, конечно, нет. Наконец-то можно было жить. Ох, как приятно было проводить вечер в этом задыхающемся от счастья ожидании. Стоило подумать и о моральном аспекте этого общения, но не сейчас, потом, завтра, никогда. Однажды шоколад растает на твоих руках, мотылек растворится в свечи. Однажды стрелки часов безразлично дрогнут, обозначив конец жизни, чуда или мгновения. Однажды, но не сегодня.

На следующий день Чарли с самого утра караулил вход в кондитерскую. Уже издали заметив танцующий французский шаг, он в нетерпении затоптался.

–Доброе утро, Чарли. – Нежно сказала она.

–Доброе утро, Аурели Делоне.

–Сегодня ты рано.

–Сегодня я вовремя.

–Ждал продавщицу вкусностей, чтобы сказать что-то важное или же снова нашел записку на пороге?

–Спросите об этом меня или торговку брусникой?

Томное вкусное молчание будоражило обоих. Она достала ключ и потянулась к замочной скважине, когда Чарли вдруг закричал.

–Нет! Не ходите на работу! Не сегодня.

Аурели внимательно оглядела его с ног до головы, словно он швырнул в нее камень или поцеловал. (Какие еще безрассудные поступки делают в отчаянные «семнадцать»?)

–Предлагаешь поиграть в безумных безумцев, а, Чарли?

–Да, настаиваю, заставляю, предлагаю и прошу.

Она не отвечала.

–Ох, нет. Даже не пытайся смотреть на меня, как на ребенка. Это убьет меня. – Разорвав условную дистанцию, фамильярные, но чем-то приятные языку оттенки официального уважения, плюнув в очевидную недосказанность, Чарли сказал то, что сказал. – Если так – я лучше уйду.

Ее глаза по-прежнему ковали сталь, сейчас они, очевидно, принимали важное решение.

–Могу ли я взять плащ? – Наконец, произнесла она.

Парень облегченно кивнул.

Дни, которые выпадают из общей колеи, или же жизнь, которая была лишь предисловием к ним. Что люди находят друг в друге так внезапно, словно почуяли родной запах? Запах дома.

–С тобой мне тепло. Кажется, что сейчас кто-то заиграет на гитаре, принесет вареную сгущенку, и ты пропадешь в этом всем, забудешь собственное имя.

–Сперва я думал, ты очень серьезная. Этакая железная леди прямиком из Франции.

–Ты думал о лишнем. Мне двадцать девять, а не пятьдесят. Но все-таки и не семнадцать.

–Вот уж не стоит огорчаться. Всегда только топчешься на пороге жизни – той, о которой все говорят, о которой ты читаешь в книгах и мечтаешь. Всегда кажется, вот-вот закончится пролог, начнется самое главное.

–А потом вздохнул, задумался – тебе двадцать девять. Ты вроде та же, а все-таки половицы уже поскрипывают, цветы стоят в другом углу – что-то определённо поменяли местами, разбили, склеили, купили, создали и украли. И думаешь: «Больше не отвлекусь, не шелохнусь! Буду наблюдать за каждой вещицей.» Зевнешь – тебе сорок два. Этого я боюсь, Чарли.

–Почему ты пошла со мной?

–Слышал фразу «влюбился, как мальчишка»? Ты – тот мальчишка, из этой фразы. Она о тебе. А в меня никогда не влюблялись, ты знаешь. Вот так. Иногда мужчины говорят о любви, но мне всегда казалось, что они и слово то это помнят по случайности, а сущность и вовсе утеряли в иных возрастных границах.

–Я не хочу жить в тот день, когда мы почувствуем, что нельзя обойти стороной некоторые вещи. Пообещай, что мы не допустим этого. Этого дня не будет. В утро, когда люди отовсюду начнут кричать, и мы будем их слышать – в это самое утро мы прекратим.

Аурели вздохнула болезненно и гулко и протянула руку.

–Я так не хочу, Чарли.

–Я тоже.

Рукопожатие закрепило их слова.

–Тридцать дней.

–Почему же?

–Я все взвесила. Определенно тридцать.

–Мы превращаем все в какие-то игры, Аурели. Это, наверное, неправильно.

–Начать думать о них – уже не так-то легко и хорошо.

Чарли недолго помолчал, взвешивая завязавшиеся отношения и их последствия.

–Думала ли ты хоть секунду, что это неправильно?

Тонкими руками француженка обняла Чарли.

–Даже две. А потом плюнула. У моего сердца каникулы.

–И никогда больше я не встречу даже бледной твоей копии, ведь правда? – немного помолчав, спросил он.

–Было бы грустно, если бы встретил.

–Папа убьет меня.

–Папа, возможно, поймет тебя.

Две души, одинокие, в ожидании толчка развалились в листве у реки. Природе все равно семнадцать тебе или двадцать девять, вместе вы или порознь.