Рассказы

–Знаешь, что я скажу тебе? – Чарли схватил ее за плечи. – Ты думаешь: «Ему семнадцать. Все для него сейчас в диковинку, особенно женщины. Особенно такие. Пройдут года, а с ними и части жизни рухнут безвозвратно в пучину прошлого.» В чем-то ты права. Но, понимаешь, через сорок лет ты возможно и не вспомнишь этот город, эту лавку, меня, но запомнишь детально каждый квадратный миллиметр этого чайного сервиза. Почему-то запомнишь, да, так бывает. Все-таки не все тонет в океане. А потом и причину поймешь. Ты любила этот сервиз. Или, может, ненавидела. Слишком сильно, чтобы вот так однажды забыть. Ты прости, я люблю многословие, а когда тебе семнадцать ты вправе любить и делать, что тебе угодно. Я знаю, я любил тебя, а ты позволяла себя любить. Ты была очарована юностью, а не мною, в этом правда. Но, кажется, мы оба вполне довольны и счастливы, не так ли? Тридцать дней, больше нам нельзя. Тридцать умножить на двадцать четыре. Семьсот двадцать часов. Я даже боюсь представить , сколько это мгновений. – Чарли взглянул на часы. – Тридцать минут. Больше я не приду сюда, обещаю. А потому как любовь вынуждает говорить красиво( по-другому просто не получается), то я так и скажу. Я выпил до дна этот терпкий сон Аурельских праздников, и хотел бы пить снова и снова. Не говори, куда уезжаешь. Может, ты и вовсе никуда не уезжаешь. Торговка с брусникой плюется, проходя теперь мимо твоей булочной – люди вокруг ничего не видят, не понимают, словно не любили никогда. Им кажется, что пора бы мне заняться математикой, а тебе ждать загадочного взрослого капитана. Но мне никогда не забыть эти дни.

–Чарли…– испуганно начала Аурелия, и Чарли сделал то, что полагается делать в конце хорошей истории.

– Я никому не скажу, каким ненастоящим, но прекрасным был ваш поцелуй, мисс.

Он не видел ее лица, но чувствовал дрожь ресниц.

–«Знаешь, пора нам идти. Ну же, не смотри так строго!» Хорошие были слова, а?

Гулкие мужские шаги трепетали как бабочки.

–Чарли.

–А?

–Настоящий. – Улыбалась и плакала волшебница из французской кондитерской.– Хоть в этом себя не обманывай.

Он взглянул в ее крылатые голубые глаза и простоял так несколько минут. Потом еле заметно кивнул.

«Раз. Два. Три.» – прошептал он и шагнул.

Стрелки часов издевательски дрогнули.

Завтра

Завтра мне двадцать пять. Снова пойду на скучную работу, нацепив отглаженный костюм. Вдохну поглубже воздуха и в очередной раз задумаюсь: «Для чего это все?»

Завтра мне тридцать шесть. Я мать двоих детей и хорошая жена. Мы с Джоном ругаемся время от времени, но такова семейная жизнь. Солнце щекочет занавески и мою спину, пока я глажу белье. Какие обои лучше смотрятся в спальне: синие или голубые?

Завтра мне сорок четыре. Попрошу Джона купить таблетки от боли в суставах. Повысили на работе до заместителя директора. Джени заработала диплом на танцах, а вот Бен совсем стал плохо учиться. Заварю-ка кофе.

Завтра мне шестьдесят. На даче дел невпроворот, так что никакого дня рождения, уж простите. Подарков не нужно, у меня все есть. Спина? Да, будто трещит по швам. «Мама, для чего все это?» – очень грустно спрашивает Джени. Для чего?

Завтра мне двадцать пять. Я щекочу пальцами шею от волнения. Вторые съемки, а ощущения все прежние. В Испании сегодня крайне жгучее солнце, надо бы купить минералки.

Завтра мне тридцать шесть. С чего вы взяли, что вы подходите, мистер? В вас есть заряд, но маловато профессионализма. Впрочем, заряд – главное, тут вы правы. Но вы задира! Позовите следующего. Нужно позвонить Джону, спросить, что там с визой. Ох, ей-богу, прекратите болтать о работе. Расскажите, как вам новый фильм Мэлинджиса? Чудный режиссер, что тут скажешь

Завтра мне сорок четыре. Отметим на природе, милый? Устала от людей. В воздухе витает аромат сирени и гордости за нас всех. Каждый из нас уже сделал большое дело. Хорошо, что все только так, а не иначе.

Завтра мне шестьдесят. Мы с Джоном поедем жить в горы, так мы решили. Много ли нам старикам счастья в воплях машин и бегущих рекламах? Думаю, мы все делаем правильно. Если телам нашим и суждено иссохнуть, то не в рутине повседневности. Уйдем счастливыми, Джон?

Как хорошо, что есть сегодня. Мое сегодня. Мне восемнадцать, и все мои завтра еще впереди. Как хорошо, что есть сегодня.

Паузы

Я полагаю, у этого выхлопа эмоций будет вторая жизнь, жизнь Произведения, он обогатится сюжетом и контекстом, фабулой, ничего не скрывающей, но немного пудрящей веки читающего. Однако это должно быть увидено тобой беспорядочным и хаотичным, чтобы не отвлекаться на «оболочку» и прочувствовать «содержимое».

Чтобы быть уверенным, что это не от ума, а от сердца.