Рассказы

Находясь вблизи любимого человека долгое время, ты старательно вышиваешь в нем лоскуток абсолютно нового и изумительного и, уходя, ты можешь забрать чемодан и свои книги, фотографии и даже все, чего касался, но никогда не заберешь этот тонкий лоскут ручной работы, надежно запрятанный где-то в тенистых зарослях ребер или где-то ближе к горлу, а может на линиях ладони – каждый художник творит по-своему.

И, может, если бы удавалось удалять подобные заплатки, ни ей, ни ему не хотелось бы снова быть рядом.

<…>

Конец опущен по субъективным причинам

Учись играть на их органах

Мы никогда не поймем ее.

Мы никогда не поймем себя.

Мы никогда не поймем друг друга.

Внутри.

Я часто думаю о теле. Рассматриваю костяшки своих пальцев, лодыжки, запястья и другие эстетично привлекательные для меня черты. Что они говорят обо мне? Все или ничего? Что скажут мне чужие лодыжки и переносица? Читать чужое тело трудно. Я верю, что глаза то единственное, через что просвечивает душа. Не совсем «зеркало», но окошко к твоей сущности. Однажды я видела красивый дом: архитектура звала, словно благоухала, а я была довольна, пока не заглянула в окна. Мальчика ругал отец и пытался ударить его, пока тот прятался за шкаф и громко плакал. «Всегда смотри в окна. Только так ты узнаешь правду.» Я повторяла это себе всю дорогу, а потом нашла окна в людей.

Два стеклышка. Я и о своих думала, но они пугали меня. Подолгу смотрела в зеркало и плакала и, после, задавала предсказуемый вопрос: « Кто-нибудь еще плачет, когда видит свои глаза?» А затем я вспоминала, что не здорова.

Я никогда не поверю, что ты счастлив, печален, что тебе смешно, пока не увижу твои глаза. Со мной тяжело. Когда я разглядываю людей, им страшно, и они отворачиваются.

Небо притягивало меня столь же сильно, если вдруг случалось ухватить его прозрачными нитями взгляда. Небо – глаз Бога. Кто-то сказал мне это в детстве, и я решила, что по-другому и быть не может. Оно не убегало, не отворачивалось, всегда встречало бездонной воронкой безмятежности и сознания. Каждый, кто видел небо, забывал, что оно прекрасно. Земля была осязаема, имела границы, а в небе я растворялась. Я кричала : «Пока мы можем смотреть друг в друга, пока Я могу, не отворачивайся ни на секунду!»

Люди не знали, что я люблю глаза, небо и красоту человеческих конечностей. Так уж сложилось, что, заглядывая в мои окна, мало кто разглядывал печальное естество.

Сегодняшний день смеется: «Ты увидела то, что хотела?» Не увидела, но услышала. Моя голова раскалывалась от шума, наглого, сильного, раздирающего изнутри. Орган. Такая мощь. Играет, как ссора Бога и Дьявола.

Что-то случилось. Люди не узнавали Ханну, она и сама себя не узнавала. Девушкой она была своеобразной, но калейдоскоп ее странностей был интересен и завораживал. А теперь что-то произошло, какие-то помехи. Внутри или снаружи?

Снаружи.

Ханна в своей каждодневной рутине использовала два зеркала. В одном текла ее жизнь, печальная, полная тревог и истязающих мук, несправедливая и жалкая. В другом кружились в танце «другие» или (по формуле Ханны) «ВСЕ минус Я». Едва ли правда отражалась хоть в одном, но, привыкнув к их расплывчатым абрисам, поневоле забываешь о самом существовании «правды».

Она обожала улыбки. Иногда она олицетворяла людей с ними. В общем можно сказать она зависела от ярких божьих заплаток на теле: танцующие морщинки у глаз, пронзительный цвет радужки, изящные ключицы, мимические особенности. Эти детали пленяли ее в других людях.

Ханна смотрела на себя в зеркало и плакала. Самое ужасное, по ее мнению, быть обычной. Кто ты такой, если люди не уловили мелодию твоей индивидуальности? Если у тебя нет огромных небесных глаз, замысловатого изгиба бровей? И улыбки, конечно, улыбки. Она ненавидела улыбаться. «Моя улыбка никогда не научит летать.» Пряча, съедая ее, она надеялась, что никто не заметит ее неловкости в отношении к себе, своему облику.

Ханна рассказывает:

« Пример? Ммм…Кажется их слишком много. (Смеется немного нервно.) Допустим, знаете, я собирала деньги на благотворительность, хотела помогать детям, а у самой средств не хватало даже на себя. И я, помнится, с такой завистью поглядывала на тех, кто был обеспечен, завидовала их деньгам, все думала о несправедливости. Ну это так, единичный пример. ( Улыбнулась как-то неумело.) А еще всегда рассматривала людей дотошно и удивлялась их красоте, такой странной, такой своей. Что? Я? Скучная, я от себя быстро устала. Мне плакать хочется, если честно, это ничего? (Продолжает в полуплаче.) Мне кажется, люди не видят моего лица, вообще меня не видят, даже имя на вкус пробуют изредка. Голова у меня болит, когда об этом думаю. Еще эти звуки. Тааам. Тааам-та-таааам. Очень громко. Это еще одна причина им завидовать. Они этого не слышат словно…»

Внутри.

Сегодня снег. В моей голове не укладывается: «Для чего живет снежинка?». Только после вспоминаю, что я в таком же замешательстве относительно целесообразности своего существования.

–Красиво же.