Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

Братья подошли, подозрительно оглядывая Ваню.

— Ты что пришел? — спросил Вовка.

Голос его был нарочито грубым, смотрел он исподлобья, придирчиво и недобро.

— Папка сказал, что у вас наш Пират.

— Был ваш, а стал наш!

У Вани навернулись слезы, но он не собирался уходить.

— Это я его осенью, еще в первую пургу, нашел! — выступил на шаг вперед Витька.

— Твоя мать на базаре его бросила! — повысил голос Санька. — Она сама нашей рассказывала, а мы искали.

Ваня стоял, шмыгая носом, а из коридора доносился нетерпеливый лай собаки. Пират просился на улицу.

Санькины колени покраснели от холода, Витька «продавал дрожжи» и топал большими валенками, месил снег. Вовка стоял, прямой, как палка, не замечая холода.

— А можно, я его посмотрю? — жалобно попросил Ваня.

Вовка резко повернулся, молча пошел к двери и выпустил собаку.

— Наш! — радостно закричал Ваня. Я его заберу.

Санька надвинулся на Ваню:

— Вы его выкинули.

— «Выкинули», «выкинули»… А сколько растили! Жрал-то он поболе свиньи, а теперь вам. Во, видели! — Ваня показал кукиш и напугался: а вдруг братья отлупят… Лишь на мгновение стушевавшись, он продолжал: — Пират у нас заместо Азы будет, она уже старая. Ее на свечки.

Братья, потупясь, молчали. Пес подошел к чужому мальчику, недоверчивый, настороженный.

Ваня протянул руку к ошейнику, пес глухо зарычал и оскалил зубы. Рука Вани отдернулась. Лицо налилось краской стыда и испуга. Братья засветились счастливыми улыбками.

Пират почуял одобрение и поддержку. Он, взлаивая, наседал на чужого, все более свирепея. Ваня попятился к выходу.

— Что ж ты не берешь, если твой! — воскликнул Саша.

Ваня не ответил. Сутулясь, он твердо ставил ноги на утоптанный снег и шел к своему дому.

«Голь перекатная, — ругал он братьев, — куриц нечем кормить, а еще собаку взяли… Теперь не отнимешь».

Аза, почуяв молодого хозяина, вышла из будки. Задние ноги ее подкашивались, но она справилась со слабостью и, повиливая приветливо хвостом, подошла к Ване.

Он брезгливо осмотрел облезлую шерсть собаки, старую седую морду, преданные усталые глаза и пнул ее ногой:

— Пшла, дохлятина! Пшла вон!

Сука виновато поплелась к будке.

Из дома вышла мать.

Ваня тяжело засопел, подошел к навозной куче, выдернул прихваченные морозом вилы, с силой воткнул их обратно и уставился на мать недобрым взглядом. Большие, навыкате глаза его зло прищурились, крепкая сутуловатая спина медленно распрямилась:

— Опять мне оставили! Жрать так все, а хозяйствовать один!

Мать посмотрела на сына долгим, осуждающим взглядом. Взяла ведро и, ничего не сказав, скрылась за дверью.

Рыжик

Думаю, что горное озеро образовалось в кратере давно потухшего вулкана, а может быть, и в небольшой впадине, заросшей кривыми обветренными березами. Не знаю. Только оно, не в пример другим камчатским озерам, теплое. От поселка к озеру ведет единственная пыльная дорога. Затем она разрезает тундру, брусничные луга, мелколесье и, поднимаясь зигзагами, утопает в березняке.

Ехал я по этой дороге на мотоцикле и возле полусгнившей спиленной березы увидел собаку.

Рыжий-рыжий пес, что-то среднее между лайкой и овчаркой, очень похожий на лисицу, сидел, окруженный тучей комаров. Возможно, он проследил бы за мной, не сдвинувшись с места. Но я оставил мотоцикл и направился к собаке. Пес отбежал недалеко в сторону, сел, чуть склонил голову и с явным любопытством уставился на меня.

Почему-то мне взбрело в голову назвать его Рыжиком.

— Рыжик! Рыжик! Поди ко мне, не бойся. Иди, на-на…

Он слушал, смотрел, никак не реагируя на зов. Когда я приблизился, он лениво, нехотя поднялся, отбежал дальше и как-то боком, с оглядкой сел, смешно склонив голову.

«Что он здесь делает? — подумал я. — Бродячий, к себе не подпустит, уйдет».

Много я видел собак: умных и глупых, веселых пустолаек и злых, угрюмых, — но ни одна из них вот так сразу не привлекала.

Сидел этот рыжий пес, ничейный, вольный, независимый, свободный ото всяких обязанностей, будто просто так, отдыхая, и все-таки чувствовалось, что он грустит! Добрые светло-карие глаза его о чем-то просили. Протяни руку, погладь, и он вильнет хвостом, взвизгнет радостно, повертится возле ноги, помчится вперед, вернется и будет ждать любой команды, чтобы выполнить ее, доставляя удовольствие себе и хозяину.

— Рыжик! Рыжик! — снова позвал я. — Рыжик!

Нет! Ничего похожего на ласковую прирученную собаку. Обыкновенный бездомный пес, привыкший питаться отбросами. Видно, не один пинок прилетел под зад Рыжику, потому он и перестал верить в людскую доброту.

Я решил оставить его в покое и уехать. Но что-то меня удерживало. Я присел на траву и закурил. Пожалел, что не взял с собой ничего съестного: нам бы с Рыжиком пригодилось. Докурив, пошел к мотоциклу и, оглянувшись, позвал пса еще раз. Он сидел не шелохнувшись.

Дорога шла круто в гору. Поднимался я медленно, мотоцикл надрывался, ревел. В зеркале заднего вида заметил Рыжика. Он трусил за мотоциклом, сохраняя безопасную дистанцию, осторожно проверяя, не хитрю ли я, не готовлю ли какой-нибудь пакости. В нем еще не угасла тяга к людям.