Рассказы о землепроходцах

Сам по себе замысел Кириллова был неплох. Скорняков-Писарев — сподвижник Петра, незаурядный организатор, смелый человек, мог бы принести немалую пользу экспедиции. Однако, несмотря на важное назначение, битому кнутом за участие в заговоре против Меньшикова Скорнякову-Писареву ни наград, ни званий не вернули. В результате для сибирских чиновников он, шельмованный, по-прежнему оставался ссыльным и не обладал ни силой, ни авторитетом, чтобы превратить крохотный острожек в порт. Он не смог даже раздобыть людей. Кто согласился бы в этом суровом краю сеять хлеб и прокладывать дороги?

Естественно, что ничего из порученного ему Скорняков-Писарев не сделал. Более того: дело повернулось так, что из помощника экспедиции он превратился в ее врага. А этого, разумеется, добрейший Иван Кириллович никак не мог предположить.

С первого дня своего приезда в Охотск Шпанберг возненавидел Скорнякова-Писарева.

— Шельма! — прошипел он ему в лицо, когда узнал, что корабли для плавания еще и не заложены. — Я тебя прикажу снова кнутом бить!

Скорняков-Писарев побагровел.

— Взять этого негодяя! — закричал он солдатам. — В железы одеть!

Опасливо косясь на огромную черную собаку, с которой всегда ходил «батюшко Козырь» — так звали Мартына Шпанберга матросы, — писаревские солдаты начали окружать его. Собака зарычала.

— Бунтовать? — выпучил бесцветные глаза Шпанберг. — Прекратить! Всех повешу!

Вбежавшие матросы отбили своего командира, и с этого дня между Шпанбергом и Скорняковым-Писаревым разгорелась вражда. Мирный Охотск превратился в поле сражения.

Но не только в Охотске вел свою войну Скорняков-Писарев. Немедленно полетели в Петербург доносы. Скорняков-Писарев жаловался и на Шпанберга, и на Беринга, не умеющего приструнить своего подчиненного. Доносы и жалобы, как мы уже говорили, писали на Беринга и раньше, но Скорняков-Писарев — не зря его ценил Петр I — был и на самом деле крупным, опытным организатором. Он знал, кому и что нужно писать. По его доносам получалось, что Беринг позабыл в Якутске о государственной пользе, умышленно затягивает экспедицию, а Шпанберг, вместо того чтобы строить суда, строит особняки для семейных офицеров.

И грянул гром.

В своем постановлении от 26 февраля 1736 года Адмиралтейств-коллегия отметила, что Беринг «нерадетельно» заботится о делах экспедиции. Беринга известили, что это «без взыскания на нем оставлено не будет». Его лишили двойного жалованья и приказали немедленно перебраться в Охотск.

Этим решением, по сути дела, Беринг из руководителя всей экспедиции превращался в командира лишь одного ее отряда, да к тому же целиком зависящего от сибирских властей. Собрать в Охотске достаточное количество провианта пока так и не удалось.

Напрасно приводил Беринг вполне здравые, как ему казалось, доводы. Петербург был неумолим.

«Под опасением тягчайшего за пренебрежение указов и нерадение о пользе государственной ответа и истязаний» зимой 1737 года Беринг принужден был спешно расстаться с семьей. Загрузив десять возов с имуществом, Анна Матвеевна вместе с детьми отправилась в Иркутск, а оттуда — в Европу.

В Тобольске сибирские чиновники по указанию Сената осмотрели багаж Анны Матвеевны. Жена командора вывозила из Сибири такое количество мехов, что местные власти вынуждены были его опечатать. Против Анны Матвеевны возбудили дело.

Берингу трудно далось расставание с семьей. Он был уже немолод и сейчас как-то сразу одряхлел... Не радовали и дела.

«Ежели и впредь жалованье будет присылаться с таким же опозданием, как и ныне, — писал Беринг в Адмиралтейство, — то всемерно и на море выттить будет не с кем».

Охотск к этому времени окончательно распался на два враждующих лагеря. От Скорнякова-Писарева люди бежали к Берингу, от Беринга — к Скорнякову-Писареву, как будто шла война. Не радовали и отношения со Шпанбергом. Он уже полностью отделился от экспедиции, забирая на свои корабли лучший провиант, лучшее снаряжение.

«Я же за моей дряхлостью... — писал Беринг, с трудом выводя буквы, — и, почитай, непрестанною болезнью таких тяжких трудов и беспокойств более снесть не могу. К тому же я тридцать семь лет в службе нахожуся и в состояние не пришел, чтобы на одном месте для себя и фамилии своей дом иметь мой и яко кочующий человек живу».

Иногда Беринг отрывался от письма, поднимал тяжелую голову. В мутном зеркале отражалось одутловатое, с двойным подбородком лицо, усталые, запавшие глаза.

Беринг не знал, что в то время, когда он писал из Охотска свое жалобное прошение, в Петербурге решалась судьба всей экспедиции. Был даже подготовлен указ Анны Иоанновны о прекращении всех работ и отзыве офицеров и матросов в Петербург.

Беринг не знал этого. Но это знаем мы, живущие сейчас. Перелистывая страницы указов и отчетов, снова и снова ловишь себя на мысли, что вся эта экспедиция была устроена «наоборот» и многое совершалось в ней не в соответствии с замыслами и желаниями тех или иных людей, а вопреки им. Вот и Скорняков-Писарев, мечтавший о том, чтобы сорвать экспедицию, вопреки своему желанию только активизировал ее деятельность.