Рассказы о землепроходцах

Впрочем, могло ли и быть иначе? Страшное десятилетие бироновщины деморализовало всех, кто хоть сколько-нибудь был причастен к управлению страной.

Вспомните, что именно в эти годы, после блестящих побед в долгой и трудной войне с Турцией, стоившей России ста тысяч солдатских жизней, заключили Белградский мир 1739 года.

«Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры, — писал историк В. С. Ключевский, — но такого постыдного смешного договора, как Белградский 1739 г[ода], ей заключать еще не доводилось и авось не доведется...»

Что ж тогда говорить об экспедиции? По сути дела лишенная руководства, она должна была бы развалиться и заглохнуть сама по себе, но — чудо! — она продолжала свою деятельность, вопреки всему.

И были свои праздники в безрадостной, невеселой жизни Охотска. Летом 1738 года удалось наконец-то собрать все необходимое для японского плавания, и корабли под командой Шпанберга ушли к берегам Японии.

Радовались в Охотске и рапорту Дмитрия Овцына из Енисейска. Дубель-шлюпка «Тобол» пробилась сквозь льды и прошла из Оби в Енисей.

Свой рапорт Овцын написал в декабре 1737 года, а в Охотске его получили только спустя полгода. Беринг радовался за бесстрашного лейтенанта. Он не знал, что бесстрашный Овцын уже арестован...

Среди полярной ночи, в северных снегах разыгралась эта, кажется, из старинной итальянской хроники заимствованная история. Молодой лейтенант пылко влюбился в ссыльную аристократку — дочь князя А. Г. Долгорукого, которая была обручена с Петром II и должна была стать русской императрицей.

Времена были тревожные. Во время ссоры Овцына с местным чиновником прозвучало магическое: «Слово и дело!» — и лейтенант был арестован.

Его разжаловали в матросы и отправили в Охотск. Среди бескрайних просторов океана, а потом и на зимовке на острове после кораблекрушения предстояло вспоминать пылкому Овцыну об этой роковой любви.

Получив рапорт Овцына, Беринг еще не знал, что скоро увидит он и самого героя, разжалованного в матросы. Пока он радовался за него. Но редкими были и эти радости.

Война со Скорняковым-Писаревым сводила на нет все усилия. Тщетно пытался Беринг примириться с ним, его не понимали даже близкие люди.

«Ты сам знаешь больше моего, каков Писарев! — говорил Беринг лейтенанту Михаилу Плаутину, пришедшему с жалобой на Скорнякова-Писарева: тот пытался захватить лейтенанта и посадить в кутузку.— Лучше, кажется, бешеная собака. Увидишь ее, то отойди, не тронь».

Изумленно смотрел на командора молодой лейтенант, и Беринг, видя, что его слова не доходят до собеседника, начал сердиться.

«Ты упрямишься, — сердито говорил он. — А сам кругом виноват и спесивишься, надеясь, что ты офицер и нельзя тебя штрафовать... Не знаю, в каких ты слабых командах служил, что столько упрям. Опомнись и побереги себя, если жаль голову. Никто своего счастья не знает. Может быть, ты будешь адмирал, как ныне произошел Николай Федорович Головин, а прежде сего он, между прочим, был у меня в команде подпоручиком».

Беринг замолчал.

Плаутину показалось, что он даже и задремал.

Он кашлянул.

Беринг медленно поднял тяжелую голову.

«Ты еще здесь? — спросил он. — А, ну да... Иди, иди с богом...»

Лейтенант Плаутин, оставивший воспоминания об этом разговоре, вышел от командора подавленный и растерянный. Тягостное чувство осталось в нем. Он не понимал, как можно плыть в неведомое море под командой этого человека.

Но не понимал он и того, что Беринг делал все возможное ради будущей экспедиции. Ради этого и жертвовал он всем. Собственной гордостью. Уважением подчиненных.

Как никто другой понимал он, на каком тонком волоске висел сейчас все.

Путь

  1741 году наконец-то все было готово и к плаванию самого Беринга. В Петропавловской гавани стояли пакетботы «Святой Петр» и «Святой Павел».

На «Святом Петре» плыли Беринг, Свен Ваксель, Эзельберг, натуралист Стеллер и адъютант Беринга матрос Овцын. «Святой Павел» принял под свою команду Чириков. С ним шли Чихачев, Елагин и Плаутин.

«Пакетбот Святого апостола Петра вооружен и к походу в кампанию ныне обстоит во всякой готовности, в которой погружено: балласт шестьсот пуд, воды сто бочек, дров шестнадцать сажен, провианта всякого на полшеста месяца. Всего грузу во оной положено с артилерным и шхипорским припасами пять тысяч девятьсот пуд... комплект служителей всех чинов шестьдесят девять человек, да астроном профессор один, при нем солдат два, да слуг офицерских три человека, и того всех чинов семьдесят пять человек».

Накануне отплытия состоялся большой совет. Отправляясь на совет, Чириков невесело сказал Плаутину: «В первое плавание в тысяча семьсот двадцать восьмом году мы собирались три года. В нынешнее — семь лет. Правда, и судов вдвое больше против прежнего построено...»

Невесело прозвучала эта шутка, однако Чириков и не догадывался, что еще ждет всех их.

Прикомандированный к экспедиции де ля Кройер, выдававший себя за профессора астрономии, с трудом, как в этом успели убедиться все за долгие годы подготовки плавания, разбирал грамоту, однако это нисколько не смущало его.