Рассказы о землепроходцах

И не потому ли и в наше время суровым полярным морякам чудится женский плач в завываниях ветра, проносящегося над Берегом Василия Прончищева. И не потому ли такой нестерпимой кажется синева льда в бухте Марии Прончищевой... Не потому ли так бережно хранит холодная северная земля эту могилу...

Еще трагичнее сложилась судьба бота «Иркутск». Судно столкнулось со льдами, едва только вышло из устья Лены и повернуло на восток. Дважды пытались прорваться на восток моряки. Снасти и борта покрылись льдом, судно, казалось, само превращалось в льдину... Отчаявшись, Ласиниус стал на зимовку в устье реки Хараулах. Скоро на зимовье пожаловала цинга. Первым умер сам Ласиниус, следом за ним — почти вся команда.

Такой ценой платила северная экспедиция за каждый свой шаг. Не чернилами, а человеческой кровью, человеческими жизнями вычерчивалась на карте граница государства.

Но ни цинга, ни льды не могли остановить моряков. На место умерших вставали новые и шаг за шагом продвигались вперед. Василия Прончищева заменил Харитон Лаптев, место Ласиниуса занял Дмитрий Лаптев.

Моряки Дмитрия Лаптева в прямом смысле прорубили топорами путь во льду, пока не вышли на чистую воду. Ежедневно рискуя вмерзнуть в лед, отважно устремились они на восток.

«Во все дни, — писал об этом плавании сам Дмитрий Яковлевич, — от льдов и мелей беспокойство было. И часто бродили во льдах, как в густом лесу, и когда ветер был умеренный, то с нуждой пробавлялись, а в крепкий ветер и в штормы близ конечного отчаяния были, но тем спаслись, что отмелый берег большие льдины останавливал, и до самых заморозков так было».

В навигацию 1739 года Дмитрию Лаптеву и его морякам удалось «прокрасться» вдоль самого берега до устья реки Индигирки, а в 1740 году — до мыса Большой Баранов к востоку от реки Колымы. Братьям Лаптевым и суждено было положить на карту северо-восточные очертания России.

Не может не восхищать деятельность северных отрядов Второй Камчатской экспедиции. Каждый день их работы был подвигом.

«Описание сих путешествий, — писал известный русский моряк-полярник Ф. П. Врангель, — представляет читателю ряд опасностей, трудов и неудач, против коих плаватели наши должны были вооружаться твердостью духа, неутомимым рвением в исполнении своих обязанностей и мужественным терпением, самыми отличительными свойствами мореходов всех веков и народов. Не ослепляясь пристрастием, мы невольно должны признаться, что подвиги лейтенантов Прончищева, Ласиниуса, Харитона и особенно Дмитрия Лаптевых заслуживают удивления потомства».

Но, говоря о подвигах лейтенантов и воздавая должное их героизму и мужеству, нельзя не упомянуть и о Семене Дежневе, ставшем в эти годы полноправным участником северной эпопеи.

Летом 1736 года академик Миллер отыскал в якутском архиве документы о его плавании.

«Сие известие об обходе Чукотского носу, — писал он, — такой важности есть,что оное паче вышеписанных примечания достойно, ибо известие есть, что прежде никогда подлинно не знали, не соединилась ли в сем месте Азия с Америкою, которое сомнение и к первому отправлению господина командора Беринга в Камчатку причину подало. А ныне в том уже никакого сомнения больше не имеется».

20 декабря 1737 года на заседании Адмиралтейств-коллегии решался вопрос о дальнейшей судьбе северной экспедиции.

Кроме донесений начальников отрядов было зачитано здесь и сообщение Миллера о плавании Дежнева.

Весомо прозвучало слово Семена Ивановича Дежнева.

Адмиралтейств-коллегия, вопреки рекомендации Делакроера, приняла решение о продолжении работы экспедиции на севере.

С материалами о плавании Дежнева познакомился и Дмитрий Лаптев. Незримо плыл рядом с ним, пробираясь сквозь непроходимый лед, коч сибирского казака Семена Дежнева. И может быть, именно сознание, что они идут по следу отважного землепроходца, и помогло морякам Лаптева преодолеть все трудности и исполнить порученное им дело.

В Охотске

бер-секретарь Сената Кириллов был широко образованным и увлекающимся человеком. Но долгие годы канцелярской работы наложили на него отпечаток: Кириллов простодушно верил в силу указов.

Еще в 1731 году, когда только решался вопрос об организации Второй Камчатской экспедиции, Кириллов вспомнил о сосланном на далекое Жиганское зимовье Скорнякове-Писареве. Вспомнил и решил привлечь его к работам на благо будущей экспедиции.

Сенат направил Скорнякову-Писареву указ:

«Быть тебе, Писареву, в Охотске и иметь тебе над оным местом полную команду, и чтоб то место людьми умножить и хлеб завесть и пристань с малою судовою верфью».

Жалованья полуамнистированному Писареву было положено «300 рублей в год да еще хлеба 100 четвертей, да вина простого 100 ведер»...