Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

У Елены Сергеевны Булгаковой, жены писателя, встречаем запись от 8 ноября 1935 года: «Решили вечером куда-нибудь пойти поразвлечься… По дороге в автобусе ломали голову, куда пойти, и решили идти в “Националь”, благо автобус остановился у него. Произошло интереснейшее приключение. В вестибюле – шофер, который возит соседнего американца. Страшно любезен, предлагает отвезти обратно, желает приятного аппетита. Поднялись в ресторан. Я ахнула – дикая скука. Ни музыки, ни публики, только в двух углах – две группы иностранцев. Сидим. Еда вкусная. Вдруг молодой человек, дурно одетый, вошел, как к себе домой, пошептался с нашим официантом, спросил бутылку пива, но пить ее не стал, сидел, не спуская с нас глаз. Миша говорит: “По мою душу”. И вдруг нас осенило. Шофер сказал, что отвезет, этот не сводит глаз, – конечно, за Мишей следят. Дальше лучше. Я доедаю мороженое, молодой человек спросил счет. Мы стали выходить. Оборачиваемся на лестнице, видим – молодой человек, свесившись, стоит на верхней площадке и совершенно уж беззастенчиво следит за нами. Мы на улицу, он без шапки, без пальто мимо нас, мимо швейцара, шепнув ему что-то. Сообразили – вышел смотреть, не сядем ли мы в какую-нибудь иностранную машину. Ехали в метро, хохотали. Никогда не бывала в “Национале”, и вот сегодня черт понес! Захотели съесть котлету де-воляй!»

А вот более ранняя запись: «Обедали в “Метрополе” с Вильямсами. Сначала пошли в “Националь”, но там оказался какой-то банкет, вся прислуга бегала, как ошалелая, было понятно, что все равно ничего не получим толком, потому ушли в “Метрополь”. Там были Борис Эрдман (брат Николая. – А.В.) с женой, они тоже подсели к нам».

Богатый ассортимент блюд, что готовили кудесники в белых колпаках из «Националя», помимо котлеты де-воляй включал в себя и жаренных в сметане окуньков – этих нежно зарумяненных и чуть от жара пофыркивающих «ребят» подавали на стол в небольших эмалированных сковородках, и мастерски приготовленного судака Орли, и крабовый салат, и наваристый бульон с яйцом, и пожарские котлеты. «Салаты почти все были исключительно вкусными, – искушает нас московский старожил Николай Ямской. – Секрет заключался в соусах, которые здесь умели делать, как нигде в Москве. Потрясающе вкусной была осетрина по-монастырски, позже переименованная в осетрину по-советски. Ее подавали на сковородке, где лежали три здоровенных ломтя этой царской рыбы, приготовленной с грибами и заправленной одним из неподражаемых соусов. Цены при этом, между прочим, были вполне божескими. Во всяком случае, до знаменитой хрущевской реформы, когда прежний червонец вдруг приравняли к новому рублю. И тогда пара чашечек знаменитого кофе стала стоить столько же, сколько раньше пара отбивных, да еще и с бутылочкой сухого вина в придачу. Кстати, об отбивной. В “Национале” подлинной царицей мясных блюд была куриная отбивная. Ее готовили в кляре на настоящем (то есть с низким октановым числом) растительном масле. Поэтому при поедании она как-то особенно нежно похрустывала. И была прелесть как хороша в сочетании с картофельным паем – гарниром, который по-настоящему умели готовить опять же только в “Национале”. Называлось это замечательное блюдо “шницель по-министерски”».

Раз уж мы упомянули Сергея Сергеевича Прокофьева – современника Богословского, добившегося не меньшего уровня признания в жанре классической музыки, то нельзя не сказать и о его любви к «Националю». После возвращения в Советский Союз из эмиграции композитор жил в отеле до того, как не получил свое жилье в Москве. 4 декабря 1932 года: «Москва в половине одиннадцатого… – и сразу куча разговоров и визитов: ко мне в “Националь” Асафьев… Паспорт и билет получены… В пять с Мейерхольдом едем к Голованову обедать: там три народных: Юрьев, Нежданова и Мейерхольд, жена Бубнова (вампистая и шумная), Мясковский, Асафьев. Стол ломится от закусок, напитков и блестящей сервировки. Вкусно и весело, хотя я предполагал (и предпочел бы) деловое свидание о будущем исполнении меня в Большом театре. До восьми часов. Затем снимаемся и с Мейерхольдом и Мясковским едем в ”Националь”, где прием Союза композиторов в мою честь. Стол, человек пятьдесят – семьдесят, я во главе. Краткая речь и мой краткий ответ; желание придать неофициальный оттенок. Но все же масса речей, в том числе от Ипполитова-Иванова (старика) и Белого, вапмовца, который тоже приветствует меня… Подходят и пролетарские композиторы, с которыми я ласков, интересуюсь их музыкой, говорю, что ее обязательно надо исполнять за границей, как рожденную с революцией. Мейерхольд говорит острую речь, задевая Малиновскую (отсутствует) за то, что она не исполняет Прокофьева в Большом театре. Все аплодируют. В двенадцать я ухожу спать, но многие остаются до трех. Много угощений, до которых я, после обеда у Голованова, не мог дотронуться».