Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Во время войны Сергей Сергеевич также жил в «Национале». В январе 1943 года в номер к композитору постучался Святослав Рихтер – Прокофьев очень хотел, чтобы молодой пианист выступил с премьерой его Седьмой сонаты, встретив горячий отклик. Рихтер «страшно» увлекся сонатой, выучив ее за четыре дня. Святослав Теофилович вспоминал через много лет, что в номере Прокофьева стоял рояль, композитор был один: «Началось с того, что педаль оказалась испорченной и Прокофьев сказал: “Ну что ж, давайте тогда чинить…” Мы полезли под рояль, что-то там исправляли и в один момент стукнулись лбами так сильно, что в глазах зажглись лампы. Сергей Сергеевич потом вспоминал: “А мы ведь тогда все-таки починили педаль!” Встреча была деловой; оба были заняты сонатой. Говорили мало. Надо сказать, у меня никогда не было серьезных разговоров с Прокофьевым. Ограничивались скупыми определениями. Правда, кроме этого случая с Седьмой сонатой, мы не бывали с ним наедине. А когда был кто-то третий – всегда говорил именно этот третий». Усилия Рихтера и Прокофьева не прошли даром, полученные ими при починке рояля травмы оказались не напрасными – премьера Седьмой сонаты в Доме Союзов сопровождалась оглушительным успехом. Публика вызывала Прокофьева на поклон, а после концерта оставшиеся коллеги и музыканты (в том числе Виссарион Шебалин и Давид Ойстрах) попросили Рихтера исполнить сонату для них на бис – факт сам по себе редкий и примечательный. «Обстановка была приподнятая и вместе с тем серьезная. И я играл хорошо», – отмечал Рихтер.

Сергей Прокофьев

Кухня «Националя» работала всю войну без перебоев. Примерно в это же, голодное военное время в «Национале» собирались удивительные компании. 23 октября 1942 года мать арфистки Веры Дуловой записала в дневнике услышанную от хорошего знакомого историю о том, как группа певцов Большого театра вкусно и сытно питается: «Пришел Остроградский, чтобы передать с Верой дочери-балерине маленькую посылку в Куйбышев, и очень образно рассказывал, как они 2 раза в месяц “когда очень хочется пожрать” (его слова) утешаются, ублажая свой аппетит в ресторане “Националь”. Их компания: Нежданова, Голованов, Катульская, Обухова, Ханаев, Собинова, Остроградский и еще кто-то, не помню. В одном из кабинетов сервирован стол – как следует, с фигурно уложенными накрахмаленными салфетками и т. д. Дамы одеты по-вечернему – концертному, мужчины также. Обед начинается с закуски: икра со свежими огурцами, семга, лососина и другие закуски. Вина какие хочешь, затем обед. Борщ красный с ватрушками. Сметана такая, что ложка стоит, причем сотейник большой, и можете не стесняясь положить хоть целую ложку; сметана так густа, что сначала лежит горкой на горячем борще и постепенно тает, достигая краев… Затем шла рыба с соусом, птица – дичь. Салаты нескольких сортов и сладкое, запеченные фрукты в соусе, в чашках, и все облито малиновым сиропом». Кроме как пиром во время чумы все эти застолья не назовешь, по всей стране в это время действовала карточная система, и в Москве, и в блокадном Ленинграде.

А вот Корнею Чуковскому как-то не везло с «Националем». 27 января 1935 года он записал: «И вообще в Москве я не написал ни строки из-за того, что в течение трех суток (с 23 по 26) был буквально на улице. Сейчас в Москве происходит Съезд Советов, все гостиницы заняты. 23-го весь день я тщетно пытался проникнуть в Националь, весь день звонил по всем телефонам, и наконец в 11 часов ночи Жеребцов устроил меня в Ново-Московской… (в то время так называлась нынешняя гостиница “Балчуг”. – А.В.) Я приехал туда, сдал паспорт, заполнил анкету, уплатил деньги и попал на 7-й этаж, где оказалось так шумно, что я через десять минут уложил чемодан и убежал. Куда? На Верхнюю Масловку к художнику Павлу Александровичу Радимову – в его мастерскую. Приехал в час ночи (на машине, которую вымолил у Жеребцова). Мастерская на 7 этаже, в ней нет постели, она выходит в такой же шумный коридор, как и номер в Ново-Московской. Но делать было нечего. Я лежу на диване и не сплю. Зажечь огонь? Но к глазам моим приливает кровь, и, кроме того, картины Радимова так плохи, что душевная муть увеличивается. У него все приемы живописи заучены, как у барышни, которая рисует цветы».

10 апреля следующего, 1936 года ему все же удалось поселиться в «Национале», в номере 132. Всю ночь он провел с поезде, не спал из-за храпящего соседа, потому, придя в гостиницу, немедля уснул почти на четыре часа: «Проснулся, поработал над корректурой Робинзона и – заснул опять. Лег в 11, встал в 5 час. Небывалое счастье, неожиданное». В тот раз Чуковский приехал в Москву для участия в совещании деятелей культуры, на котором помимо вопросов творческих обсуждалась и возможность создания в столице пантеона великих русских писателей, для чего прах Пушкина предлагалось перевезти из Святогорского монастыря – такое могло прийти в голову только большевикам.

Корней Чуковский