Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

О том, что Шаликов «лишен природой сметливости», знали даже в Третьем отделении Его Императорского Величества Канцелярии, о чем докладывал в Санкт-Петербург агент фон Фок в 1827 году. Шаликов попал «под колпак» в связи со слухом, распространяемым злопыхателями по Москве, о якобы грядущем его назначении цензором: «Редактор “Московских Ведомостей” есть известный Шаликов, который с давнего времени служит предметом насмешек для всех занимающихся литературой. В 50 лет он молодится, пишет любовные стихи и принимает эпиграммы за похвалы. Этот Шаликов не имеет никаких сведений для издания политической газеты». Судя по убийственной характеристике, слух оказался ложным.

В 1812 году Шаликов не смог по финансовым причинам покинуть Москву, и вся французская оккупация прошла перед его глазами. Как он объяснял, выехать из Первопрестольной ему не позволили «патриотическое честолюбие, вместе с другими обстоятельствами, с другими случаями, обеспечившими Сочинителя», поэтому он решил остаться в Москве и удержать свое семейство. Шаликов не пошел на службу к оккупантам-французам, своими глазами увидев то, о чем впоследствии многие смотревшие на него через губу коллеги судили да рядили лишь с чужих слов.

На следующий год после окончания Отечественной войны князь женился на Александре Федоровне фон Лейснау, родившей ему восьмерых детей, из которых лишь четверо (Наталья, Софья, Григорий и Андрей) дожили до сознательного возраста. Старшая дочь Наталья в будущем пошла по стопам отца и стала известной журналисткой.

Помогая нуждающимся, Шаликов не находил в себе способностей обеспечить собственную семью. Так, получив в наследство имение деда на Полтавщине, он был вынужден продать его за бесценок, не сумев должным образом разыскать разбежавшихся крепостных крестьян. Выйдя в отставку в 1838 году, Шаликов поселился в Серпуховском уезде, в пределах которого скончался и был похоронен в 1852 году на территории Высоцкого монастыря. Супруга князя, Александра Шаликова, писала в 1862 году: «Муж мой, проживший более восьмидесяти трех лет, можно сказать, не знал старости. За год до своей кончины он читал очень много, писал твердым и красивым почерком, ездил верхом; за два месяца цитировал Вольтера и Монтескье… О кончине его можно сказать, что она была проста и естественна, как и вся жизнь его. Он без болезни уснул вечным сном, как младенец, угас как лампада».

Уже в наше время специалисты отмечали: «Принадлежность к отошедшему в прошлое сентиментализму, преувеличенная чувствительность произведений, наряду с эксцентричностью поведения и раздражительным характером, послужили превращению Шаликова и его творчества в объект многочисленных эпиграмм, насмешек, пародий». Однако сравнительно недавно появились и другие мнения, основанные на том, что реальная фигура Шаликова не соответствует сложившемуся в истории литературы мифу о нем, что он был не сентиментальным чудаком, вызывающим иронию современников, а обстоятельным писателем-сентименталистом. Несерьезное же отношение к Шаликову стало следствием его эксцентричного поведения. Что это за поведение такое?

И неужели поэтический портрет князя, сочиненный Петром Вяземским – «С собачкой, с посохом, с лорнеткой, и миртовой от мошек веткой, на шее с розовым платком, в кармане с парой мадригалов», – исчерпывающая его характеристика? И к нему уж нечего добавить?

Дадим опять же слово самому близкому для Шаликова человеку – его супруге, составившей довольно-таки колоритный его портрет: «Крайняя вспыльчивость моего мужа, не щадившая никакое лицо, вошла даже в пословицу в кругу наших знакомых; а резкая правдивость, восстановившая против него многих, в глазах друзей его извинялась только редкою добротою сердца и совершенно детскою нерасчетливостью. Доверчивый до наивности, он даже в других не понимал духа интриги; взгляд его на жизнь был взглядом поэта и философа, а денег считать он никогда не умел. Таким представлялся он каждому, кто видел его мельком раза два; таким знали его те, которые были сближены с ним с молодых лет и до глубокой старости. Никто менее его не изменялся с летами.

Петр Вяземский. Художник П. Соколов. Фрагмент