Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Квартиры в этом доме имели два входа: парадный и черный. Парадная лестница использовалась для выхода на улицу. Черный же ход вел на другую лестницу, во двор. По черной лестнице выбрасывали мусор на улицу, заносили дрова в квартиры, когда еще сохранялось в доме печное отопление. В конце концов дрова отошли в прошлое, и в 1950-х годах черный ход применялся лишь для того, чтобы выносить мусор и вытряхивать на лестничных клетках пыль. И вот, в один прекрасный день, году в 1960-м, жильцам «простого дома» было запрещено пользоваться парадной лестницей, а так как не каждый оказался в состоянии это достаточно быстро понять, то парадные двери всех квартир просто-напросто заколотили. Жаловаться разрешалось сколько угодно. Но ходить с тех пор пришлось только по черной лестнице. По всей видимости, такое лишение простого народа возможности лицезреть номенклатурных работников, выходящих из своих квартир, явилось следствием набиравших в тот период силу новых привилегий советской верхушки: «Выходит из автомобиля нестарый мужчина в железнодорожной форме штатского генерала. Среднего роста, полный, круглолицый. У подъезда останавливается, ждет. Подбегает шофер и распахивает дверь. Вот вам и выходец из народа. Проходила женщина с подругой, заметив эту мини-пантомиму, прервала, не останавливаясь, беседу “Тузы здесь…”. Даже ковриками додумались устилать каменные приступки, ведущие с улицы к подъездам дома Советов. И все это на глазах у почтенной публики, обитающей в коммунальных квартирах, где порой из-за перенаселенности составляли расписание пользования ванной для еженедельного мытья. Скажем, в одной тридцатиметровой комнате подобной квартиры сосуществовало восемь человек: дед с бабкой, отец с матерью, да два сына с женами. Или жена, муж и две его падчерицы, дочери жены, – на девяти метрах. А иные москвичи жили не только без ванных, но вообще без водопровода и канализации».

Далее профессор вспоминает: «Молотова поселили на улице Грановского уже после его политического падения, предоставив вместе с супругой, Полиной Жемчужиной, комфортабельную квартиру. Всегда тщательно одет, вид холеный и здоровый, невзирая на возраст, взгляд бывает пронзительным. Жена – маленькая, сухонькая, согбенная. Выглядело весьма достойно, как бережно он ее вел под руку.

Не забуду, как однажды вечером столкнулся в переулке лицом к лицу с Вознесенским[9]. Зимнее пальто, богатый меховой воротник. Лицо полное, смотрит важно и хмуро. Это был недолгий период между пребыванием на одном из высших постов и арестом с неизбежной казнью. Это была человеческая трагедия, как ни относись к данному персонажу.

…Въезжает на улицу Грановского кортеж из четырех паккардов. В первом – Берия и Маленков, беседуют. Затем вереница сворачивает во двор дома Советов, Маленков плюс две машины остаются, Берия пересаживается в свой автомобиль и сопровождаемый “хвостом” следует по месту проживания в особняк на углу улиц Качалова и Садово-Кудринской.

В пятом доме Советов жила Фурцева. Екатерина Алексеевна – личность уникальная, так как это единственная женщина за всю историю Советского государства, которая входила в высший орган партийной и государственной власти – Президиум ЦК КПСС. Скорее всего, деловыми качествами она обладала незаурядными. Отчасти это видно из ее выступлений. При Хрущеве пытались вернуться к стилю речей-полуимпровизаций, когда оратор обращается к собранию непосредственно, а не читает заранее отпечатанный текст. С такой задачей Фурцева справлялась явно лучше своего руководителя.

Некоторые черты ее характера иллюстрируются следующими фактами, о которых я слышал от разных людей. Большой митинг. Фурцевой понадобилось пройти сквозь цепь охраны. Офицер требует специальный пропуск. “Разве вы не видите, я – Фурцева!“ Офицер вежливо настаивает. Тогда опять: “Я – Фурцева!!“ Показывает фотограф свежие снимки. Она гневается: “Меня же тут совсем не видно из-за этого выжившего из ума старика“. И впрямь, бывший член Президиума Ворошилов немного заслонил собой действительного члена. Когда Фурцеву вывели из Президиума ЦК КПСС (но оставили министром культуры), управляющий домом обратился к ней с просьбой, чтобы небольшую комнату, числящуюся за ее квартирой, отдать некой старушке. Комната была абсолютно обособлена и фактически никем не использовалась. На это обстоятельство комендант обратил внимание Фурцевой в ответ на ее отказ, но услышал: “Ничего, пригодится для солений“.

Исключение из Президиума Фурцева восприняла очень тяжело. Пыталась наложить на себя руки, но врачи спасли. Это, кстати, обернулось дополнительной неприятностью для ее мужа дипломата Фирюбина. Не ясно, как могло получиться такое, однако за первой, срочной помощью Фирюбин обратился в обычную (а не закрытую) поликлинику. Таким образом предмет государственной тайны оказался рассекреченным, за что Фирюбин получил строгий выговор».