Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

«К моим рассказам жена относилась довольно равнодушно, но это нисколько не задевало меня до некоторой поры: я сам тогда еще не верил, что могу быть серьезным литератором, и смотрел на мою работу в газете только как на средство к жизни, хотя уже нередко испытывал приливы горячей волны какого-то странного самозабвения. Но однажды утром, когда я читал ей в ночь написанный рассказ „Старуха Изергиль“, она крепко уснула. В первую минуту это не обидело меня, я только перестал читать и задумался глядя на нее <…>

Я встал и тихонько вышел в сад, испытывая боль глубокого укола обиды, угнетенный сомнением в моих силах <…> Мне думалось, что история жизни Изергиль должна нравиться женщинам, способна возбудить в них жажду свободы, красоты. И — вот, самая близкая мне не тронута моим рассказом, — спит!

Почему? Не достаточно звучен колокол, отлитый жизнью в моей груди?» (Г-30, т. 15, стр. 113).

В августе 1899 г. Горький в письме к А. П. Чехову, выражая свое неудовлетворение повестью «Фома Гордеев», писал: «… много лишнего в этой повести. Видно, ничего не напишу я так стройно и красиво, как „Старуху Изергиль“ написал» (там же, т. 28, стр. 92).

Весной 1906 г. в Нью-Йорке Горький сказал корреспонденту газеты «Telegram», что считает «Старуху Изергиль» своим лучшим рассказом (см. Г и революция 1905 г., стр. 390; ср. . . . Близкое — далекое. М.—Л., изд. Academia, 1932, стр. 315).

Горький охотно выступал с чтением рассказа на вечерах и заботился о его массовых изданиях. В августе 1900 г. в письме К. П. Пятницкому он писал: «Маленькими книжками, по-моему, следует издать „Изергиль“, „Хана“ и „Чудру“ в одной книжке, озаглавив ее „Сказки“. В нее же можно и „Сокола“» (Архив Г_IV, стр. 14). В 1906 г. эта мысль писателя была реализована в ДБЗ.

Когда в 1900 г. к Горькому обратилась издательница М. Малых за разрешением включить ряд его рассказов (в том число и «Старуху Изергиль») в массовую серию «Современной научно-образовательной библиотеки», Горький «с радостью дал <…> свое разрешение на издание его рассказов» (Архив А. М. Горького, МоГ-9-18-1). В своих мемуарах Малых рассказывала:

«…я поехала в Нижний Новгород, где жил в то время А. М. Горький, специально, чтобы повидаться с ним и попросить у него разрешение выпустить в первых же номерах нашей серии <…> его ярко революционные рассказы <…> „Песнь о Соколе“, „Песнь о Буревестнике“, „Макар Чудра“, „Старуха Изергиль“. Алексей Максимович <…> дал мне свое разрешение на издание его рассказов. Но тогда же говорил, что он не верит, чтобы цензура разрешила мне издать их, особенно „Песнь о Соколе“ и „Песнь о Буревестнике“. Но я уверенно заявила, что добьюсь разрешения и издам их» (Архив А. М. Горького, МоГ-9-18-1).

И действительно, в 1901 г. в серии «Современная библиотека» под № 4 был издан в Петербурге отдельным изданием рассказ «Старуха Изергиль» (цена 10 копеек). В 1903 г. было повторено это же издание под № 4а.

С тех пор «Старуха Изергиль» неоднократно издавалась отдельными изданиями, в том числе в различных сериях для массового читателя: в 1919 г. в Нижнем Новгороде в серии «Библиотека красноармейца», в 1933 — в серии «Библиотека начинающего читателя» (ГИХЛ).

В марте 1928 г. А. Н. Тихонов писал Горькому, что издательству «Федерация» хотелось бы выпустить несколько его «рассказов для детского возраста. Сюда могли бы войти: „Самовар“, легенда о Данко — горящем сердце, одна или две <из> итальянских сказок и легенда о матери и Тимур-ленго» (Архив А. М. Горького, КГ-п-77-1-2). 21 апреля 1928 г. Горький ответил Тихонову: «Для детей „Самовар“ рядом с „Данко“ и „Матерью“ — не нравится мне. Или Вы предполагаете выпустить это отдельными книжками? Тогда, кроме „Самовара“, следовало бы дать еще что-нибудь, напр<имер>, о мальчике, который удил рыбу <„Случай с Евсейкой“>» (Г Чтения, 1959, стр. 59).

Вспоминая свою беседу с первым читателем и критиком «Старухи Изергиль» Короленко по поводу сказки «О рыбаке и фее» и названного рассказа, Горький приводил следующие слова собеседника:

«„Старуха“ написана лучше, серьезнее, но — все-таки и снова — аллегория. Не доведут они вас до добра! Вы в тюрьме сидели? Ну, и еще сядете!

Он задумался, перелистывая рукопись:

— Странная какая-то вещь. Это — романтизм, а он — давно скончался. Очень сомневаюсь, что сей Лазарь достоин воскресенья. Мне кажется, вы поете не своим голосом. Реалист вы, а не романтик, реалист! В частности, там есть одно место о поляке, оно показалось мне очень личным, — нет, не так?

— Возможно.

— Ага, вот видите! Я же говорю: мы кое-что знаем о вас. Но — это недопустимо, личное — изгоняйте! Разумею — узко личное» (Г-30, т. 15, стр. 37).