Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

Таковы реальные факты, лежащие в основе рассказа «Ошибка». Прототипом Кравцова является Гола Читадзе. Образ Ярославцева сложнее. Можно предположить, что частично он «списан» с Вартаньянца (Вартанова), частично — с телеграфиста И. В. Ярославцева, работавшего на станции Крутая, который в 1889 г. вместе с Горьким учился в одном кружке самообразования. В образе Ярославцева отразились и некоторые черты самого писателя. Весной 1891 г. Горький, по его признанию, сам находился «в очень тяжелом нравственном состоянии, которое родилось на почве его одиночества и полной неприспособленности к культурным людям, понятиям и порядкам…» (Протокол допроса, снятого в мае 1898 г. — сб. Рев путь Г, стр. 33).

Героям «Ошибки» присущи донкихотские черты, роднящие их с Чижом, Соколом, Данко, с Иегудиилом Хламидой. Мечты их о спасении людей, о светлом будущем не имеют опоры в настоящем. Но и Кравцов и Ярославцев мечтают о героической миссии. «Безумец» Кравцов охвачен порывом к свободе, творчеству и красоте. Впоследствии Горький писал в статье «О „праве на погоду“»: «Безумными всегда назывались идеи, которые вели человечество к развитию его разума. Безумными называются идеи, для практического осуществления которых не хватает силы воли и смелости разума» (Г-30, т. 26, стр. 240).

В рассказе «Ошибка» есть намеки на теории утопического социализма, заметна полемика со статьей Д. И. Писарева «Реалисты». Горький противопоставляет «статистику совести» чистой статистике, которую восхвалял Писарев. Рассуждения Кравцова о «будке спасения» как ячейке освободительной борьбы тоже имеют под собой реальную основу. Горький имеет в виду тифлисскую «коммуну» 1891–1892 гг. на Красногорской улице.

Изображение больного человека, страдающего манией величия, дается в «Ошибке» не натуралистически. Оно помогает писателю поставить вопросы о назначении человека, о смысле жизни, о будущем человечества. Психиатрия, таким образом, является лишь рамкой для социальной идеи рассказа. Название рассказа символично. «Ошибка» жизни в том, что она устроена неправильно. «Ведь так у вас все сумасшедшие, — восклицает в рассказе Ярославцев, — все, кто хочет счастья другим и кто простирает руки помощи, кто горячо жалеет и много любит бедных, загнанных жизнью и затравленных друг другом людей!»

В начале 1895 г. Горький через В. Г. Короленко отправил «Ошибку» в «Русское богатство». В марте того же года, не получив ответа из редакции, он спрашивал у Короленко: «А „Ошибка“ моя? Вы уже отправили ее?» (Г и Короленко, стр. 27). Короленко сообщил 22 марта 1895 г.: «Ваш рассказ „Ошибка“ отослан в редакцию, но ответа я еще не получил. Извещу, как только получится» (там же, стр. 30).

В начале апреля 1895 г. редакция журнала возвратила автору рукопись, а 12 или 13 апреля он писал Короленко:

«Мне кажется, что меня обидели, и я хочу пожаловаться Вам.

Сегодня получил из „Русского богатства“ „Ошибку“.

Никаких объяснений, и, судя по отметкам карандашом на полях рукописи, — она не прочитана и на треть. Очевидно, тот, кто ее читал, обладает очень тонким литературным чутьем, если с нескольких страниц признал полную негодность рукописи к печати.

Я не верю в справедливость этого приговора, памятуя Ваш отзыв об „Ошибке“ и будучи сам убежден в ее порядочности.

Мне кажется, это — недоразумение.

Вы не можете себе представить, как меня задел и огорчил этот отказ в такой суровой форме.

Неужели рукопись не заслуживает даже и пары слов в объяснение ее недостатков или негодности?» (там же, стр. 31).

Короленко ответил 15 апреля 1895 г.: «Желание Ваше исполняю, то есть пишу вместе с сим И. К. Михайловскому, с просьбой сказать несколько слов о рассказе „Ошибка“ и о причинах отказа. Должен сказать Вам, или, вернее, повторить (так как я говорил об этом и раньше), что, по-моему, рассказ написан сильно, но отказ редакции „Русского богатства“ меня не удивляет в такой степени, как Вас. Я ведь и боялся такого исхода ввиду некоторой „мучительности“ рассказа, недостаточно, так сказать, мотивированной, до известной степени бесцельной. Если Вы припомните, — я это Вам и говорил, когда мы шли по нашей площади. Я этого, конечно, не писал в редакцию, тем более что я все-таки бы рассказ напечатал. Но, зная взгляды Н. К. Михайловского в этой области, я боялся, что эта сторона Вашего произведения может помешать. Думаю, что он читал весь рассказ, и опасаюсь, что это Вы видели на полях мои пометки, так как я принимался за рассказ в два приема: раз с карандашом, другой — без карандаша, в постели. Во всяком случае, попрошу отзыва» (там же, стр. 32).