Рассказы сновидца

— Ну да, — сказал я. — Зависть бывает двух типов, одна совершенно дурного пошиба, — от обиды на всех, кто тебя превосходит. Такие завистники возненавидят и архиепископа за его святость. Но есть и иной вид зависти, вызывающий больше сочувствия, такой, который не выносит неполноценных, а ведь именно этого не выносят те, кто сам обладает мощью. Представь, что здесь именно такой случай. Взгляни на все, что у нас есть, — а у нее нет ничего. Взгляни на все, что мы можем делать, а она способна играть только в том случае, если ты расставишь перед ней фигуры. Блистательный разум, обреченный играть вторую скрипку. Неужели ты думаешь, это ей понравится?

— Думаю, что нет, — ответил Метик.

— Тогда зачем держать этот нож там, где она легко до него доберется? — спросил я.

Метик не ответил, но нож убрал. Я не знал, что еще сказать, поскольку заметил, как Метику не понравилось мое вмешательство в его дела. Так что я не стал ничего больше говорить про его питомца, а просто сидел и смотрел, как он играет, человек против машины, и увидел, что Человек опять проиграл. И за этим снова последовала вульгарная демонстрация неподобающего триумфа, и я вновь задумался, что же эта штука выкинет, ежели проиграет.

— Не желаешь ли сыграть? — спросил Метик. Я сказал, что, пожалуй, можно, сел и начал играть против монстра. На этот раз ее дебют и прочее меня не интересовали, зато я внимательно следил за ее скоростью и предугадыванием всех моих планов, и она одержала легкую победу. Да, без сомнения, сей интеллект меня превосходил, А то, как машина, выигрывая партию, сминала фигуры стальными руками, то, как она швыряла съеденные фигуры на пол, как презрительно торжествовала и нахально гудела во время последнего хода, — все это не только показалось мне вдвойне отвратительным, но всколыхнуло дурные предчувствия на тему того, что может на нас обрушить подобный интеллект вкупе с его беспардонным поведением. Метик, должно быть, уже заметил, что его питомец меня раздражает и, возможно, подумал, что это я злюсь из-за проигрыша. Какими бы ни были его резоны, но он отложил в сторонку фигуры, поставил на стол портативный радиоприемник, и мы немного послушали нежнейшую музыку, которую Бетховен написал для дамы по имени Элиза,^{68} и музыка приятно отличалась от шумных экзальтаций торжествующей машины. По тому, как Метик обращался с радио, по тому, как он глядел на него, я понял, что это вторая большая страсть его жизни. Шахматы были на первом месте, и сию страсть удовлетворяла эта мрачная машина, а вслед за этим шли концертные залы мира, по отношению к которым радиоприемник служил как бы вратами.

Когда музыка стихла, он открыл заднюю крышку радиоприемника и достал оттуда то, что называется электролитной батареей, прямоугольную стеклянную баночку, наполненную темно-зеленой жидкостью, и стал пристально ее рассматривать, примерно с такой же заботливостью, с какой охотник задает корм своей лошади. В комнате был еще один стол, — большой, инкрустированный, но, как многие холостяки, Метик использовал один стол для всего, и поэтому он возился со своим приемником на шахматном столе, за которым играл с монстром, а чашку с кофе поставил на единственный незанятый угол того же стола. Приободренный музыкой, которую Метик так вовремя включил, я пожелал ему «спокойной ночи» и побрел домой в безмолвии вечера, зажигавшего на небе первые звезды. Не скажу, что с легкостью переношу свои поражения на шахматной доске, потому что к этому никто не равнодушен, и тут мне никто не поверит. Но скажу, что мои проигрыши в шахматы не были главной причиной, по которой мне не очень хотелось в гости к Метику, главной причиной было нежелание сидеть напротив этой штуковины, буквально источавшей свое интеллектуальное превосходство и, по мере того как ход игры делал это превосходство очевидным, бурно демонстрировавшей свое отвратительное удовольствие.

Подобную беспардонность довольно трудно сносить даже от равного, но понимание того, — а это явственно демонстрировал каждый ход, — что эта штука меня превосходит, делало ситуацию вдвойне унизительной. Если Метик готов с этим мириться, бог с ним, думал я. Но что касается меня, я — пас. У меня-то в жизни есть интересы помимо шахмат, музыки и Метика. Я женат. Но моя супруга шахматами не интересуется и сомневаюсь, что я смог бы рассказать ей об этой машине, да еще так, чтобы она мне поверила. По вечерам, в те часы, в которые раньше я играл с Метиком в Отбери, я частенько вспоминал о нем. Я понимал, что он потерял интерес к нашему скромному клубу и ему любопытнее играть со своим автоматом. На закате я припоминал его особенно часто, и мне казалось, что тот зловещий отсвет, который закатное солнце порой бросает на холмы, странным образом гармонирует с моими смутными опасениями по поводу судьбы Метика. Однажды, когда вечернее солнце налилось особенным багрянцем, это чувство охватило меня сильнее прежнего, словно нечто зловещее повстречалось и в солнце и в моем сознании, и заполнило собой все пространство, — нечто угрожающее. Я сказал жене: