Все сидели на террасе в тени замка. У их ног в лучах солнца раскинулся сад: прямые линии, зеленые лужайки, песчаные дорожки, бордюры из аккуратно подстриженных вечнозеленых кустов. В дальнем конце на небольших холмах громоздились руины старого замка – башни, донжон и часовня, куда через заросли лавра, самшита и остролиста вели узкие тропинки.
Место и само по себе было грандиозным и впечатляющим, но пейзаж приобретал еще большее величие, когда становилось понятно, что за этим гигантским нагромождением камней зияет пустота пропасти. Открывавшаяся взору картина внезапно резко обрывалась – усадьбу опоясывал овраг, на дне которого, на глубине пятидесяти метров, ревели воды бурного потока.
– Какое зрелище! – произнесла Элизабет Орнен. – Когда вспоминаешь наши декорации, намалеванные на куске картона, задники, нарисованные на холсте, который качается от малейшего сквозняка, заросли деревьев, вырезанные из материи!.. Как было бы прекрасно сыграть здесь спектакль.
– Но, Элизабет, что мешает вам хотя бы спеть здесь? – спросила мадам де Жувель.
– Голос потеряется в таком огромном пространстве.
– Только не ваш! – возразил Жан д’Эрлемон. – Боже, какое это было бы дивное представление! Подарите его нам…
Она рассмеялась. Она искала причины отказаться и пыталась сопротивляться этим людям, которые настаивали и умоляли ее.
– Нет-нет, – твердила она, – зря я так сказала. Я буду выглядеть совершенно нелепо, буду казаться совсем крошечной.
Но ее возражения постепенно иссякли. Маркиз схватил ее за руку и потянул за собой:
– Идемте, я укажу вам дорогу… Идемте! Вы доставите нам ни с чем не сравнимое удовольствие!
Она еще немного поколебалась, но потом согласилась:
– Хорошо. Проводите меня к руинам.
И Элизабет медленно пошла через сад – пошла столь же легко и размеренно, как ходила по сцене. Миновав лужайки, она поднялась на пять каменных ступеней, ведущих на террасу напротив замка. Дальше начинались более узкие ступеньки с массивными перилами, на которых стояли украшавшие их горшки с геранью и старинные каменные вазы. Слева открывалась аллея, засаженная кустарником аукуба[23]
. Элизабет свернула в нее в сопровождении маркиза и скрылась за завесой листвы.Скоро гости увидели, как она – теперь уже в одиночестве – поднималась по крутым узким ступенькам, пока Жан д’Эрлемон возвращался к гостям через сад в низине. Наконец она достигла площадки, где – в дальнем конце затянутой плющом стены – высились три арки разрушенной готической часовни.
Элизабет стояла теперь на каменных обломках, служивших ей чем-то вроде пьедестала, и казалась невероятно высокой, словно обретшей какие-то сверхъестественные пропорции. Воздев руки, она запела. Это ее движение и голос заполнили весь амфитеатр, созданный природой из деревьев и гранита и укрытый синевой неба.
Супруги де Жувель и их гости слушали и смотрели с особым напряженным вниманием, осознавая, что подобное зрелище навеки врежется им в память. Прислуга Вольника, работники фермы, примыкавшей к одной из стен усадьбы, и десяток крестьян из соседней деревни толпились во всех дверях и уголках замка, и все как один ощущали исключительность этого момента.
Никто не мог узнать произведение, которое исполняла Элизабет Орнен. Ее голос взмывал к небу, разлетаясь низкими, глубокими и временами трагическими нотами, от которых все же веяло надеждой и жизнью. И вдруг…
Следует заметить, что все происходило в атмосфере полной безмятежности и не существовало ни единой мыслимой причины, способной нарушить это ощущение абсолютной защищенности от любой опасности. Все случилось неожиданно и мгновенно. И даже если зрители и испытывали в эту минуту несхожие чувства, все они впоследствии утверждали одно: все произошло с молниеносностью взрыва бомбы и ни предугадать, ни предвидеть несчастье было невозможно (именно такие слова встречаются во многих показаниях).
Внезапно случилась трагедия. Волшебный голос неожиданно смолк. Живая статуя, которая пела на возвышении, вдруг покачнулась на каменных обломках, служивших ей пьедесталом, и рухнула, не издав ни малейшего крика испуга и даже не попытавшись сохранить равновесие и устоять на возвышении. И сразу же стало совершенно очевидно, что певица вообще не испытала мук агонии, ибо смерть – на глазах у потрясенных зрителей – настигла ее мгновенно.
Действительно, когда все добежали до верхней площадки, Элизабет Орнен лежала безжизненная и мертвенно-бледная. Апоплексический удар? Сердечный приступ? Нет. По ее обнаженному плечу и шее струилась кровь.
Все сразу увидели рану. И заметили еще кое-что необъяснимое… и у кого-то вырвался крик:
– Ожерелья исчезли!
Было бы долго и утомительно пересказывать подробности расследования, которое в то время занимало все умы. К тому же расследования безрезультатного и вскоре закрытого. И судебные следователи, и полиция – все, кто в нем участвовал, – с самого начала словно уперлись в глухую стену, так что их усилия оказались тщетными. Создавалось впечатление, что поделать здесь ничего нельзя. Да, преступление; да, кража. Вот и все, что удалось установить.