Рассвет Полночи. Херсонида

208 Херсонида Сердоболящий Ломоносов1, Как зрел бездушного тебя. Философ долго был в безмолвии; Потом он тако возопил: «Гром грянул, нет на свете друга! Как пал почтенный мой герой, Герой премудрости, природы? Ужели он повержен тако? Немилосердая судьба! Какая мстительная зависть Тебя сей час вооружила Толь смертоносным острием, Чтоб юный опыт погубить В зародыше еще лишь нежном? Иль ты сочла ужасным долгом Давить Алкида в колыбели? Да, в мудром зришь всегда Алкида; Но возмужалы мудрецы Как на тебя, Мегера, смотрят? С усмешкой, - с безмятежным духом; Страшился ли тебя Франклин, Иль Мушенброк, иль Эйлер славный, Как тайный океан эфира, Разлитый в глубине природы, С отважной грудью измеряли? Нет, - дух их столь же страшен был, Как самый их предмет - эфир. Они открыли вход безвестный В незримый океан эфирный И верный дали нам компас, Чтоб истинных стезей держаться И править тонкой силой сей. Вотще безумец вопиет См. письмо Ломоносова к г. Ш(увалову) о исследовании громовой силы и участи профессора Рихмана.

Песнь шестая 209 Противу мудрых покушений; Вотще слепец сей нарицает Предерзким и безбожным делом Багряну Зевсову десницу Удерживать среди ударов. Но ах! когда надежда наша Еще постраждет в пеленах, То горе! - юна дщерь небес, Урания любезна! - горе!.. Но я уже позабываюсь, Что воздыхаю при тебе, Моя божественная муза! Предвижу, что рассеешь скоро Отчаяние наше мрачно И в пламенеющие духи Влиешь бальзам надежды верной. Доколе дышат мудрых сонмы, Ты будешь в зрелость приводить Расцветши опыты сии И будешь разверзать ядро, Сокрытое в густой коре... Но Рихмана на свете нет! Здесь прах его лежит бездушен; Здесь драгоценные остатки, Где некогда был дух эфирный! В нем поражен мой друг, мой спутник И жрец священныя натуры. Кто паки воззовет дух жизни В его обитель пораженну? Кто мне сопутствовать дерзнет По страшной глубине познаний? Кто мне подаст благую руку Тогда, как буду погрязать Еще не в вымеренной бездне Или скользить по длинной цепи, Которая ведет от червя

210 Херсонида До пламенного Серафима? Его на свете больше нет! О! - пусть сия горяча капля, Последня жертва нежной дружбы, 47^ Его останки оросит И некогда на мрачном гробе Взрастит печальны гиацинты!1 Тогда, - тогда плачевны музы На камне сядут над могилой, Пожмут друг другу нежны персты, Заплакав, скажут: Ах! - как жаль!» Так северный мудрец вещал, Мудрец с состраждущей душой Вздохнул - и опыт продолжал; 480 Высокий дух не ужаснулся Прещения судьбы сокрытой. Ужель такой же рок постигнет И здесь кого в сей мрачный час? Небесны силы! - удержите Сию гремящую десницу! Вдруг дождь шумящий с сильным градом, Стуча по звучным скатам гор, Потопом целым ниспадает Из недр разверстых облаков. 490 Крутятся вихри дождевые Средь бурь, бушующих на небе. Взвиваются от твердых скатов Седые брызги легким дымом. 1 Баснословы говорят, что гиацинт являет на листах своих буквы, начертанные горестию Аполлона. Ибо сей бог нечаянно убил юношу Гиацинта, из грови коего вырос цветочек под сим именем, со изображением в составе жилочек горестного восклицания чрез греческое междуметие, которое значит: увы! увы\

Песнь шестая 211 Уже от влаги все потускли Вершины меловых хребтов, А в селах низки кровли хижин И пыльны стогны покровенны Шумящими везде ручьями. Но пламенник неукротимый Среди дождей еще не гаснет И, новы силы напрягая, Мелькает ярко над пустыней. Бледнеют чресла облаков От ярого лица огней; Бледнеют бедра гор камнистых, Покрытые до половины Спустившимися облаками, И пламенеет дождь косый, Лиющийся в холмы пустынны. Сии небесные мечи То рассекают мрак змией, То рассыпаются звездами, То вьются гибкой полосой, То в образе вождей1 огнистых Иль пламенного водопада В пустыню ниспадают вдруг. Но гром, кругом перебегая, Подобно раскаленным ядрам, И всюду в силах разделясь, Зарницей рдяной освещает Вершины горды Чатырдага Или огнями опаляет Чело космато Лгермыша. Се! там высокая раина, А здесь твердокоренный дуб. То же, что попросту вожжи.

212 Херсонида Там бук развесистый, печальный, А здесь приморска темна сосна, Перуном боевым Зевеса Отторжены от твердых скал, Расщепленны иль обнаженны, Как голы остовы, стоят! Лишь ясени одни врачебны, Лртыш пахучий, краснотелый, Сребристый топол, тис зубчатый - Одни безвредно зеленеют. Под ними ландыши, подлески Слезятся, - но цветут спокойно; Лишь ветр головки наклонил. Стада, быв встречены грозою, В оцепенении простерты Лежат, как некий сонм бездушный; Сребристорунны кротки агнцы В своем невинном, мнится, взоре Еще живеют, размышляют. Верблюд двухолмный, изумленный Стоит, колена преклонив; А грозный вол и страшный буйвол Лишь морщит дикое чело. Кто здесь не может содрогнуться Под звуком молний смертоносных? Где? - где моя Сашена нежна? Сашена\ как ужасно видеть Во гневе горни небеса И цело естество в страданьи! Когда б ты здесь со мною быв, Внимала рев трубы небесной, При звуке коей и камена Принуждена, дрожа, молчать, - Могла ль ты здесь сидеть бы долго? Твой лик смеркался бы, как небо,