Рассвет после ночи

Елена попыталась определить возраст, характер, судьбу авторов завещаний. Ни один из участников не сожалел, не роптал, не просил о пощаде. Елена смотрела на стену — и перед ней возникали лица узников камеры. Ей казалось, что здесь, она не одна, что на нее смотрят те, кто уже был здесь, что сама Эллада поддержит ее в будущих испытаниях. Теперь она причастна к тем, кто принял муки, кто пошел на смерть, но не покорился врагу. Отныне ее жизнь — продолжение судеб тех греков, чьи имена, остались на тюремной стене. Подобное чувство Елена уже испытала однажды, когда отец отказался выполнить приказ сыграть песню-набат. Елена должна бороться не только за себя: за своего погибшего сверстника Димитриса, за афинскую студентку Мелину, за всех, кто оставил завещание товарищам по Сопротивлению.

…Елену долго вели длинными и узкими коридорами, мимо множества камер. Два гестаповских офицера предложили фрейлейн Киприанис сесть и посоветовали быть разумной.

Долго тянулся допрос. Елена отвечала, что ничего не знает, или просто молчала. Оказавшись снова в камере, она попыталась осмыслить все, что было во время допроса, и пришла к выводу, что гитлеровцы еще не были в селе, где скрывается отец.

На следующий день ее опять повели на допрос. Один из офицеров, видимо старший, сразу же предложил:

— Джентльменское соглашение, фрейлейн. Вы рассказываете все, что знаете о партизанских отрядах, а мы освобождаем вашего отца…

— Он арестован? — испуганно спросила Елена.

Немцы переглянулись. Затем тот, кто начал допрос, сказал:

— От нас, фрейлейн, еще никто не уходил. Так вот. Мы призываем вас к благоразумию. Вы избрали, поверьте, совсем не тот путь. Вас ждет успех, блеск рампы, деньги, много денег и много славы. А вы лезете под дуло автомата, как эти фанатики, которым в жизни просто-напросто не нашлось места. Да, вы гречанка и не хотите служить нам. Мы предоставляем вам, фрейлейн, свободу выбора любой страны. Кстати, фрейлейн, с вами желает встретиться ваша мать.

— У меня нет матери! — отрезала Елена, еще раз отказавшись от своей матери, которая предала мужа, дочь, семью, свою родину, выйдя замуж за какого-то чина в Германии.

— О, нельзя быть такой жестокой… — Гестаповец вытащил из бокового кармана бумажник и извлек оттуда фотографию. — У меня тоже есть мать. Она была балериной. У артистов, фрейлейн, своя жизнь. Надо быть снисходительной к некоторым их слабостям. Но если вы не желаете видеть свою мать, то встреча с отцом для вас будет более приятной?

— Вы меня отпускаете? — не поняла Елена.

Фашисты явно не торопились с ответом.

— Только после того, фрейлейн, как вы ответите на наши вопросы, — произнес второй немец. — Мы можем быть терпеливыми. У нас имеются и другие методы развязывать языки. Нас интересуют партизаны, а вас — ваш отец.

Елена быстро встала. По ухмылкам — гестаповцев Елена поняла, что допустила ошибку. Не надо было вскакивать и нервничать. Фашисты постараются использовать ее любовь к отцу.

— Хочу предупредить вас, фрейлейн, — вкрадчиво сказал призванный блондин, — что мы устроим, если только вы пожелаете, вашу поездку за границу вместе с маэстро. Опять займетесь музыкой, пением. А может быть, пожелаете вернуться в Афины? Там простят Киприанисов. Как видите, фрейлейн, выбор большой. Дело за вами.

— А если я выберу другое?

— Не советую, — последовал ответ. — Вы созданы, фрейлейн, для сцены, а не для виселицы. Примите наши предложения — и вы свободны. У вас влиятельная мать, но вы отказываетесь от нее. У вас был богатый друг, но теперь он не пользуется нашим доверием. Вы ведь знаете Пацакиса… младшего Пацакиса? Он бежал. Находится в оппозиции к новому режиму. Но это, фрейлейн, только так, для вашего сведения. Мы даем вам подумать еще сутки. Но сроки истекают, и вы вынудите нас… переменить тон нашего разговора.

Но на следующий день Елену не повели на допрос. В камеру пришли и сообщили, что ее повезут к большому начальству.

— Не хотите ли вы, фрейлейн, к этому что-нибудь добавить? — с издевкой сказал гестаповец, глядя на стену с надписями заключенных.

— К сожалению, я пока не имею на это права, — с вызовом ответила Елена.

— О, вы еще на это надеетесь, не правда ли? Или вы уже избрали иной путь, чем эти… герои?

— Нет, путь у нас один. На этой стене все написано.

— И вы не хотите остаться в стороне от этой дороги?

— Нет, не хочу.

Гестаповец, играя роль воспитанного человека, показал на дверь. В коридоре стояли двое вооруженных солдат.

Елена даже не успела оглянуться, чтобы запомнить это мрачное тюремное здание, большой двор, окруженный высоким забором. Ее втолкнули в закрытую автомашину, двое солдат сели рядом. Машина тронулась в путь.

Под покровом темной, беззвездной ночи в Пирее готовилось к отплытию судно под флагом нейтральной Панамы. На пирсе не было обычного шумами суеты, какие бывают перед выходом судна в открытое море. Немногочисленная команда и несколько докеров молча делали свое дело.