Рассвет после ночи

Да, ее похитили в изгнании, когда вместе с отцом скрывалась в горной деревушке. В той деревушке она и встретила маленькую Лулу девочку, которая осталась без родителей, убитых фашистами. Тогда Лулу было три года. Девчушка осталась со своим дедом, то и дело звала мать и немного успокоилась, когда в доме появились Елена и маэстро Киприанис. Елена привыкла к милой, ласковой девочке, которая называла ее^: мамой. Но судьбе суждено было еще раз оставить несчастную Лулу без матери. Случилось это после того, как Елена внезапно исчезла — не вернулась с прогулки в сельской долине, которую называли «Долиной блужданий».

Что-то темное опустилось на Елену, цепкие руки грубо схватили ее, зажали рот и быстро понесли… Елена даже не успела крикнуть, позвать на помощь. Она услышала хриплый возглас: «Шнель! Шнель!» Потом ее бросили в автомашину и повезли. Сквозь шум мотора она слышала обрывки фраз на немецком языке. Одно было ясно: гитлеровцы обнаружили место пребывания Киприанисов. Мысль о том, что жизнь отца в опасности, острой болью отдалась в сердце.

Наконец машина остановилась. Тот же хриплый голос нетерпеливо крикнул: «Шнель! Шнель!» Елену внесли в помещение. Когда дверь захлопнулась, девушка сбросила с себя покрывало и огляделась. Узкая комната с грязными стенами. Маленькое зарешеченное окошко. Фашистский застенок. Тюрьма. Да, она в тюрьме, в одиночной камере. Теперь надо ждать допросов и пыток. От сознания безысходности и бессилия тяжелый комок подкатил к горлу, стало трудно дышать… Вопль отчаяния вырвался из груди Елены. Она закусила губы, чтобы заглушить рыдания, старалась успокоиться до того, как сюда войдут ее истязатели. Повернулась к стене и вдруг увидела нацарапанные кровью слова: «Но пасаран!» Разными почерками, карандашом или чем-то острым узники камеры писали на стене то, что хотели оставить людям. Их слова дополняли друг друга и становились для нового заключенного завещанием борцов за свободную Элладу.

«Кто верность не хранил друзьям, как верность флагу воин, достоин разве счастья тот? О нет, он не достоин!» Под этими словами, написанными карандашом, тем же почерком наспех было нацарапано, видимо, гвоздем или кусочком проволоки: «Сегодня на рассвете меня расстреляют. Я жду… И не боюсь. Горжусь, что умираю за наше общее дело. Я сохранил верность боевым товарищам и поэтому счастлив. Мои друзья, мой сыновья отпразднуют победу. За мной уже идут. Последними словами будут слова песни-набата… Ваш Панайотис Коккинос. 26.8.41 г.».

Елене стало холодно, словно сама смерть прикоснулась к ней. Она еще раз посмотрела на дату и подсчитала, что тот, кто остался верным друзьям и делу борьбы с врагами Греции, погиб четыре месяца назад. «А знают ли об этом на воле, его родные, его сыновья? Или был человек — и его не стало? И что дала гибель одного человека? Кто слышал последнюю в его жизни песню?»

Второй заключенный писал: «И я красивым быть хотел бы, и храбрым тоже быть. И дар певца иметь. Вот и все — других даров не нужно». Елена перечитала первые строки и поняла, что второй приговоренный к смерти хотел быть похожим на того, кто, по-видимому, славился красотой, мужеством и даром певца. И тот, кто хотел быть таким, как расстрелянный Панайотис Коккинос, писал 1 сентября 1941 года: «Сегодняшнее утро — последнее в моей короткой жизни. Сразу три даты. Сегодня я родился. Мне двадцать лет. Сегодня вторая годовщина мировой войны. Сегодня меня расстреляют. Сегодня я говорю последние слова. Верю: фашизм будет разгромлен и уничтожен. Жалею, что не доживу до того дня. Я не исполнил своих желаний, не стал певцом для моего горячо любимого народа. Но я оставил друзьям несколько песен. Они будут жить, а в них буду жить и я. Прощайте. То же буду петь под дулами автоматов. Димитрис Гекас».

Двадцать лет! Столько же, сколько и ей, Елене. А что она слышала раньше о своем сверстнике — певце и сочинителе песен? В двадцать лет он ушел из жизни, уверенный, что останется жить в своих песнях. Таких сильных, убежденных в своей правоте людей Елена уже знала: была с ними на Олимпе, в доме Яниса, такими были ее отец и Никос. Завещания смертников, написанные на стене, потрясли Елену. Но надо было еще прочесть остальные надписи. Третий почерк принадлежал женщине. Афинская студентка Мелина Ригас писала: ее ссылают в концлагерь, она отомстит врагам Греции, за погибших двух братьев и ее боевого друга, от своих убеждений не откажется.

«А эту девушку из Афин я знаю? — подумала Елена. — Может быть, не раз встречались с Мелиной на концертах, просто на улице, может, жили где-то совсем рядом, пели одни и те же песни, читали одни и те же книги? В жизнь студентки тоже ворвалась война, и она не захотела покориться. И вот она на острове смерти. Ее, наверное, пытали, заставляли отказаться от друзей, отречься от убеждений, а она выстояла, не согнулась, не сдалась».