Но после ухода друзей старик загрустил, сославшись на недомогание, попросил Зару закрыть дверь — хотелось остаться одному. Тяжелые думы нахлынули на Василиса Коцариса. Рано или поздно, но политэмигранты вернутся на родину. Вернутся! Каждому найдется дело в стране, пережившей семь черных лет. Одна из самых больших побед — легализация партии марксистов-ленинцев, издание коммунистической газеты «Ризоспастис», восстановление прогрессивных массовых организаций… Есть к чему приложить руки и знания. Даже дух захватывает! Но только ему, пленнику этой маленькой комнаты, не выбраться домой, не отдать ум и сердце, всего себя возрождению демократических начал в жизни исстрадавшихся греков. Выходит, что пора под жизнью подвести черту? Все уедут; а он останется — один со своими думами, без друзей, без веры и надежды?
Всю ночь Василис не сомкнул глав. Маленький радиоприемник он приложил к самому уху. Афины не скупились на песни о новых надеждах, о будущем Греции. Одна песня ему очень понравилась. Пели Елена и Лулу словно специально для него:
Да, это о нем, о человеке, который подводит итоги жизни. Только не согласен он с такими словами:
Василис задумался, его губы шептали: «Одиноки и беззащитны», «Одиноки и беззащитны»… Рука потянулась к настольной лампе. Вспыхнул свет. Интересно, что бы сказал, оказавшись в чужом Париже, Павка Корчагин? Нет, он не захандрил бы, не посчитал бы себя одиноким и беззащитным. Жизнь — борьба и жизнь в борьбе.
Ну уедут старые товарищи, боевые друзья — станут служить родине, но разве одинокий солдат не боец? Жизнь еще впереди, дел еще много. Не оставят боевые друзья, греческие коммунисты, в одиночестве Василиса Коцариса. Молодым всегда нужен опытный советчик…
Ночь прошла в раздумьях, но утром, когда к нему вошла дочь, она не заметила следа бессонницы. А на вопрос о самочувствии вместо ответа услышала:
Зара хорошо знала отца, но удивляться и восхищаться им не переставала. От вечернего недомогания и грусти следа не осталось. Отец продолжал:
Дочь, видимо, поняла, что отец импровизирует, сказала с улыбкой:
— Что-то не слышала я песню с такими словами, будто специально для кого-то написанными.
— А ты, дочка, не поспи ночку и не такие песни услышишь. Елена и Лулу пели. Слова очень даже хорошие. Одинокими и беззащитными не будем. Разве не так?' Коммунисту везде есть что делать. Не до тоски и печали. Особенно теперь, когда борьба только начинается.
В комнату вошел Алексис. Вот так неожиданный гость! Василис крепко пожал его руку.
— Из каких краев? — обрадовался старик.
— Почти из наших. Из соседней Болгарии, — ответил гость.
— А они?
— Мы ждем разрешения на возвращение домой.
— Отца пустили, значит, и сына…
— Пустить-то пустят, но только когда?
— А ты отцу напиши, позвони.
— У него своя дорога.
Василис не узнавал молодого человека. Теперь у него свой путь на родину. Алексис объяснил, что с неделю поживет в Париже, закончит здесь все дела и вернется в Болгарию, где Лулу ждет разрешения вернуться домой.
— А Елена? — спросил Василис.
— Она сказала, что пришедшие к власти не вызывают у нее симпатию. Многих из них она слишком хорошо знает. Ее особенно возмутило оправдание этого Ясона Пацакиса, на совести которого жизнь многих патриотов. Он всю жизнь преследует Елену Киприанис и Никоса Ставридиса. Елена получила ряд приглашений в оперные театры, в частности — в Миланский. На днях она приезжаем, немного отдохнет, потом уже решит, где будет петь. Алексис коротко рассказал о дальнейших планах Елены Киприанис.
Лицо Василиса словно окаменело. Дочь знала, что это Признак сильного волнения и возмущения, когда отец усилием воли сдерживает свои чувства.
— И все равно она вернется! — убежденно произнес старик. — Позовут, не могут не позвать. Когда не будет этих пацакисов и их покровителей.
Алексис уже собрался уходить, но медлил. Чувствовалось, что ему хочется что-то сказать Василису наедине. Зара поняла и вышла из комнаты.
— Дядя Василис, — начал он неуверенно. — Хотел попросить у вас книги, которые вы посоветуете мне прочесть. Что-нибудь из ваших…
Алексис посмотрел на полку с книгами и продолжил:
— С чего начать, дядя Василис?
Зазвонил телефон. Старик взял трубку.
— Афины! — сказал он Алексису. — Кто бы это?