Рассвет после ночи

— Сегодня я увидела столько моих соотечественников, сколько вот так, вместе, не видела никогда. Но сегодня нас здесь могло быть еще больше. В свои дома еще не возвратились десятки тысяч греков и гречанок. Судьба разбросала их по всему миру. Они с нетерпением ждут возвращения на родину. Мы должны поднять свой голос за скорейшее и справедливое решение судьбы греческих эмигрантов. Я спою песню в этот первый день своего возвращения на родную землю, написанную Никосом Ставридисом и посвященную всем грекам, кто сегодня еще на чужбине, а завтра, мы в этом уверены, будет среди нас. Эта песня называется «Кто выгнал людей из отчизны моей».

Раздались первые аккорды оркестра, но неожиданный далекий взрыв ворвался в мелодию. Лулу побледнела и медленно начала опускаться. Никос обнял дочь, рядом оказалась и Хтония. Кто-то крикнул:

— Товарищи, не беспокойтесь, это баллон взорвался за стадионом!

Дома, когда все Ставридисы собрались около кровати Лулу, девушка призналась:

— Та неразорвавшаяся в Риме бомба до сих пор меня преследует. Елену тоже. А песню я все равно спою. И не один раз…

Доктор предупредил, что нервы у Лулу на пределе, нужен хотя бы короткий отдых. Три дня Лулу не вставала с постели, но, узнав, что Никос едет к рыбакам, попросила и ее взять к морю. В машине Лулу села рядом с Самандосом-младшим, с которым уже виделась в Болгарии. Никос и Хтония сели сзади. Когда они ехали вдоль побережья, Никос неожиданно спросил:

— Самандос, легенду об Эгейском море не забыл?

— О семи девушках и семи юношах? Конечно, помню.

— А ведь мы с тобой тогда как в воду глядели.

Самандос, не совсем понимая, покосился на Никоса.

— Говорили о цифре «семь», а потом сами пережили семь хунтовских лет, — уточнил Никос. — Всем досталось. Вот Лулу от каждого взрыва…

— Только те, кто это подстроил, — заметил Самандос, — на свободе остались. Может так получится, что и хунту судить не будут?

— Судить нетрудно, — сказала Хтония. — Справедливые приговоры выносить трудно. Вот Пацакис и разгуливает себе.

— Видели его недавно в одном приморском ресторанчике, — сообщил Самандос. — Внешность свою изменил, но дружок мой, таксист, все равно признал его. Этот Пацакис куражился в своей компании. Горы тарелок разбили. Таксист не выдержал, подскочил и так ему врезал, что эта полицейская ищейка сама стала как разбитая тарелка.

— Молодец таксист! — воскликнул Никос.

— А вы его знаете, дядя Никос?

— Таксиста? Постой, постой, не Тасос ли это?

— Он самый! На острове смерти сам к вам пришел, а сейчас стесняется.

— Пришел! — так громко воскликнул Никос, что Самандос удивленно обернулся. — Не пришел, а был с нами, нашу жизнь спас. Где сейчас Тасос?

— Опять арестовали.

— Из-за Пацакиса?

— Да. Того с разбитой физиономией увезли в больницу.

— К знакомой мадам Бурбулис?

— И та, что с ним была в ресторане, тоже Бурбулис. В полицейском акте ее имя записали. Личная переводчица.

— Ну а Тасос где?

— В Афинах. При хунте там сидел и сейчас…

— Почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Видел, как вы заняты — с утра до ночи на стадионе. Да и отец обещал, что попробует помочь Тасосу.

— После возвращения сразу же займемся его делом. Он женат?

— Наша пирейская девушка Рита тоже при хунте была арестована. Поседела после пыток. Тасос уже хотел ее ввести хозяйкой в свой дом, любовь у них давно, да вот выходит, что все ему заменила тюрьма.

Долго ехали молча. Самандос осторожно поглядывал в сторону Лулу, которая, крепко сжав губы, смотрела только вперед.

— Обычная греческая трагедия, — тяжело вздохнул Самандос.

— Когда я читала или слушала древние легенды, мне казалось, что такого в жизни быть не может, — медленно произнесла Лулу. — А в действительности сколько трагедий на маленькой греческой земле — уму непостижимо. За что же нам такая кара?

Лулу обернулась к Хтонии и Никосу.

— За то, — объяснила Хтония, — что наши далекие предки вкусили свободу, вырастили дерево равноправия и справедливости, которое называют демократией. Много поколений греков за это расплачиваются. И кончились ли наши страдания?

— Это зависит от каждого из нас, — произнес Никос. — До земли, где кончились страдания, рукой подать. И вы сами ее видели и знаете. Говорю я о Болгарии.

— Да, но для этого нужна такая революция, как в России. Сейчас нам предстоят главные сражения, — сказала Лулу. — Но у нас из оружия, увы, только песни.

— Их боятся не меньше самого грозного оружия! — воскликнул Никос. — Мы живы и опять все вместе, а наши песни были сильнее тех, кто хотел взорвать бомбу в Риме, подавить Политехнику, поставить на колени Кипр.

На берегу в знакомом месте около лодок показались люди. Навстречу шел Костас, подняв руки в приветствии.

— Не сказал бы, что рыбаки собираются выходить в море, — улыбнулся Самандос. — Помню, дядя Никос, как вы пели: «На заре уплывают лодки, скоро рыба будет в сетях».

Когда Самандос остановил машину, рыбаки степенно подошли и по очереди пожали руки приехавшим. Никос всматривался в их лица и вдруг спросил:

— А где ваш старший, кто говорил тогда о буре?

За всех ответил Костас:

— В бурю погиб наш товарищ Стратос.