Рассвет после ночи

Три ночи подряд
полыхали костры, а потом
забили в колокола,
и тогда я увидел его:
он бежал, воспламенясь,
навстречу смерти.
Я крикнул ему: «Александр,
Александр!»
Я наклонился
поднять его, но увидел
лишь пепел.
Солдаты на улицах
расстреливали свой страх.

Англичанин медленно поднял голову и удивленно посмотрел на Рулу.

— Кто это Александр? — спросил он.

— Мой сын.

— Да, но в стихах…

— Он убит. Сын оказался под грудой тел своих товарищей в Политехнике. Думали, что тоже убит. Когда дядя увидел Александра, упал без чувств. В больнице, не зная о дальнейшей судьбе племянника, написал стихи…

— Но, может быть, стоит дописать несколько строк…

— А убитые? Это не об одном Александре, а о расстрелянной Политехнике. О тех, кто навеки остался в нашей памяти.

Рула поднесла платок к глазам.

— А вчера вечером мы слышали песню на эти слова, — слабо улыбнулась она. — Спасибо вам, товарищ Ставридис. Мистер Джекобс, спешу к своим туристам. Очень бы хотелось еще с вами встретиться. Александр очень просил.

Рула поспешно вышла.

— Один лишь день, — будто сам с собою говорил англичанин. — А какая уйма впечатлений! Никос, вы должны написать об этом песню.

— Вот только проведем байроновские дни, — пообещал Никос.

— Потом начнутся другие дела, — заметил Аргирис. — Скоро выборы в парламент. Это значит — еще одна битва нового со старым. В том районе, по которому баллотируется товарищ Ставридис, в других списках кандидаты от самой реакционной партии пивного короля и либерального центра. Один — из бывшего королевского окружения, второй хотя во время правления хунты находился в эмиграции и считается противником «черных полковников», но выступает за ограничение прав участников антидиктаторского движения. На этой почве даже рассорился с сыном, который скоро должен вернуться из Парижа.

— Папа бывший министр? — спросил англичанин.

— Не только бывший, но и нынешний, — ответил журналист.

— А сына звать Алексис, — утвердительно произнес англичанин. — Никос, вам знаком этот весьма симпатичный молодой грек по имени Алексис?

— Догадываюсь, кого вы имеете в виду. У него большие заслуги перед родиной за организацию антихунтовского турне греческой группы за рубежом, — сказал Никос.

— Интересная получается ситуация! — воскликнул англичанин. — Если сын не разделяет политические взгляды отца, то бишь кандидата в депутаты, то он, как активный антихунтовец, может оказаться на стороне другого кандидата — коммуниста. Коллега Аргирис, бросайте все и торопитесь туда, где, поверьте моему опыту, будет большой политический бой. Знаю, что Алексис весьма уважает и любит отца. Но он уже политик. Я это почувствовал еще тогда, когда греческая группа, мои милые и дорогие гречанки в черном и красном, приезжала в Лондон. И вот старое представление о будущем Греции будет бороться с новым пониманием процесса демократизации страны. У Никоса будет хороший союзник. Я знаю этого парня. Он прошел хорошую школу нашего с тобой, Никос, друга Василиса Коцариса.

— Греческий Павка Корчагин, — с гордостью сказал Никос. — На днях получил от него письмо. Пишет, что из-за обострившейся болезни не может пока покинуть Париж, но сердце его в Греции. Наше радио готовит специальную программу для грека, который все хунтовские годы рассказывал, эмигрантам правду о родине. Дорогой Шерлок, включим твое выступление в передачу, обрадуешь Василиса.

— Васю, Ваську. Помнишь, как называл его русский боец?

В комнату вошли главный редактор и Котиков.

— Хозяин этой комнаты, — сказал главный, пожимая руку англичанина, — по моим сведениям, уже взял нашего гостя в оборот.

— Да, и исписал уже весь блокнот, — улыбнулся гость.

— Вначале дело. Ты же сам нас так учишь, — возразил недоумевающий Аргирис главному редактору.

— Конечно, конечно. Интервью с такими гостями, как мистер Джекобс и Никос Ставридис, думаю, и есть наше главное дело. Тебя оправдает только хороший оперативный материал о наших гостях, — главный дружески похлопал Аргириса по плечу.

— Бегу к машинистке, — сорвался тот с места.

— Мистер Джекобс, прошу познакомиться — советский журналист Котиков, — сказал главный редактор.

— О, Москва! — протянул руку англичанин. — Мы только что вспоминали нашего боевого русского друга. Я читал ему байроновские стихи о Москве, а он… ни по-английски, ни по-гречески не понимал. Пришлось мне выучить русский. И тогда уже вместе мы нараспев читали, как песню пели:

Москва, Москва! Пред именем твоим
Померк вулканов озаренный дым…
Сравнится с ним огонь грядущих дней,
Что истребит престолы всех царей.

— И он, вероятно, говорил, что в его стране с царями давно покончено? — с улыбкой спросил Котиков.

Джекобс громко засмеялся: