Рассвет в моем сердце

Мне. Не должно быть. Больно!

– Спасибо. – Голос звучал на удивление ровно.

– За что? – Костя застыл посреди комнаты.

– Ты показал мне свободу. Ты прав. Свобода – это когда ты сбегаешь и причиняешь боль. Урок я усвоила и часть своей сделки выполнила.

Мой взгляд скользнул по холсту. Первый импульс – подойти и порвать рисунок в клочья, что бы там ни было. Гребаный шедевр… Нет. Плевать. Видеть не хочу. Пусть подавится. И вспоминает, чего ему стоил этот портрет.

– «Свобода»! – передразнила я, прогоняя слезы. Он не увидит моих эмоций и ни за что не поймет, как дорог мне стал. Я надела джинсы и майку. Ком в горле рос, мешая говорить, поэтому пришлось повысить голос: – Какой смысл в свободе, если ты снова бежишь? И врешь? И… используешь!

– Я собирался тебе сказать. – Коэн попытался взять меня за руку, но его пальцы столкнулись с воздухом. – Я ни о чем не жалею, Яна. И ты не должна жалеть. Начинается новая глава твоей жизни. – Он все-таки взял мою ладонь и грел теплом холодные пальцы. – Ты улыбалась. Ты хотела открыться мне, я видел. Я выслушаю, если ты поделишься со мной своей историей. Но… – Его рука отпустила мою резко, словно кусок льда бросили за шиворот. Так Константин Коэн бросил меня обратно в реальность. Без него. – Ты обрела свободу, Яна. Это все, чего я хотел. Это все, что я могу тебе дать.

Черты его лица, омраченные сожалением, полоснули, как ножом.

Он остался верен нашему уговору.

Я схватила куртку и бросилась прочь. В ребрах щемило, но я запретила себе плакать. Распахнув с лязгом металлическую дверь, выбежала из лофта и направилась к лестнице. Вот теперь можно рыдать. Слезы сорвались с ресниц, размывая коридор, разрывая мое сердце на куски. Если свобода приводит к пустоте и разочарованию, я не хотела бы о ней знать.

Глава 11

Шел дождь, с тех пор как ты ушла от меня.

Теперь я тону в наводнении.
Ты знаешь, что я всегда был борцом,
Но без тебя я сдаюсь.

(с) Bon Jovi, «Always»

Константин

Осень, 2016. Москва

Мне не нравилось выяснять отношения. Причинять боль. Говорить: «Нет, подожди, я все объясню…» Нечего объяснять. Исход был ясен с первой встречи. А мое глупое сердце… Пусть на хрен заткнется.

Мне проще согласиться. Я всегда соглашался с Марией, и оказалось привычно пойти на попятную. Яна сама приняла решение, сделала выводы, и я не стал спорить. Кто я такой, чтобы останавливать ее? Я словно прирос к полу. Смотрел, как Яна уходит, и думал: я поступаю правильно. Вдруг эти отношения снова будут меня душить? Вдруг я не справлюсь? Яна права: я гребаный трус, и вчера, вопреки здравому смыслу, переспал с ней. Хотел ее. Был с ней. А сегодня… дал уйти. Правда в том, что я собирался уехать. Привязанность сделает меня зависимым, убьет вдохновение, а расставание – разобьет на осколки. Так было с Марией. Я не мог подвести Яну: дать ей надежду и все испортить. Она заслуживает любви. Есть огромный риск, что я задохнусь в отношениях и уеду. Лучше сразу, верно?

Сделка удалась.

Когда стук каблуков Яны стих, я закрыл дверь и секунду слушал тишину. Огляделся. Смятые простыни… две кружки на барной стойке… корочки пиццы… мольберт.

Стиснув кулаки, я подошел к холсту.

Яна смотрела на меня огромными серыми глазами. Красивая…

Схватив кисть, я поменял цвет ее радужки: из легкой асфальтовой дымки они стали темными, как небо перед грозой. Я мазнул кистью по волосам Яны, взлохмачивая темные локоны. И губы… перерисовал их, чтобы она не улыбалась. Я содрогнулся под тяжестью эмоций, исходивших от портрета, и попятился, разглядывая свое творение. Мне удалось причинить Яне боль. У меня получилось увидеть ее душу.

Да. Константин Коэн, ты создал шедевр.

Где аплодисменты, фанфары? Облегчение, в конце концов?

Пустота. Будто теперь нарисовать картину – ничтожно мало. Недостаточно.

Не хватает.

Выругавшись, я направился в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Выпрямился. Из зеркала на меня смотрел парень. Не Коэн. Кузнецов. Тот, кем я был, когда жил в деревне с братом. «Тогда ты всего боялся, Костя. Жить боялся. А теперь? Разве ты не вернулся в исходную точку?»

Отражение криво улыбнулось, исказив черты до неузнаваемости, до внешности старшего Кузнецова. Дима заговорил в моей голове: «Ты открылся. Своей музе. Единственной – ей – рассказал про то, что испытывал. Она же тебя поняла. Она тебя освободила».

Я снова брызнул в лицо водой. Посмотрел в зеркало. Константин Коэн хвалился тем, что смог найти свободу. Но что, если рядом нет того, с кем ее разделить? Она станет клеткой? Питер был прав. Или нет? Неважно. Я уеду, точно. Решил. Но отчего же вскрылись старые раны? Боялся вновь быть одиноким, попасть в абьюзивные отношения. Мне казалось, когда я верну способность творить, то стану безразличен ко всему, кроме искусства. Но…

Мое глупое сердце требовало иного.

Сорвавшись с места, я схватил ключи от квартиры, надел футболку и пальто. Мне нужен совет – твой совет, брат. В чем же смысл свободы?