Рассвет в окопах

С той поры дух грезит о золотистом свете кафе,

О прекрасных лицах и нежных оттенках,
И слышит, как мужчины жалуются калекам:
«Это — не Жизнь во Франции».

Разметанные камни, обуглившаяся вывеска,

А между и под ними — трава и мертвый народ.
Небесные птицы поют, и дух встает на крыло.
И это — Жизнь во Франции.

И к тебе я простираю руки,

Сжатые в безжалостном бреду,
На земле несчастья и разрухи,
Во французском выжженном аду.

Милые, встревоженные лица…

Но напрасно ты ко мне летишь,
Непреодолимостью границы
Мое сердце надрывая лишь.

А вдали, карабкаясь на склон,

Души их бездомные бредут,
Чтобы отыскать святой Хеврон,
Где они спасенье обретут.

Оставляя пасмурные дни,

Они видят в бликах синевы,
Как же долго все-таки они
Были беспробудны и мертвы.

И все люди, хоть и с кожей разноцветной,

Но с одним вздымающимся кровотоком,
Держатся прилива — правил Моисея.
Почему ж они глумятся надо мной?

Призрачные сеятели шли

Перед копьями, усердно сея
Пеплом напоенные плоды,
Чтобы осознала Иудея,

Что они, поклонники Быка,

Крылья распростершего повсюду,
Омрачат войною небеса,
Воссиявшие подобно чуду.

И походную смывали грязь

Воины у чистого затона,
Где купались девушки, смеясь,
И царя ласкали Соломона.

Все сжигали языки огня,

В облака взметаясь и в ущелья,
Пока башни рушились царя
Ради вавилонского веселья.

Солнце опустилось среди моря?

Золото расплавилось в огне?
Или искры гнева, искры горя
Ветер развевает по стране?
Снова умер царь, мудрец, пророк.

Сгинуло во тьму его мечтанье,

Время, что от Господа дано,
Рухнуло великое созданье,
Как трава, обуглилось оно
И исчезло, как последний вздох.