Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Другой чертой, характерной для лагерного творчества, являлось отсутствие материалов, с помощью которых можно было создавать произведения. Лагерная администрация запрещала заключенным иметь в наличии бумагу, карандаши, не говоря уже о музыкальных инструментах. Так, Е.Л. Клем доставала с помощью политических заключенных все необходимое для работы А.Н. Соковой, писавшей стихи[482]. Созданные произведения женщинам приходилось прятать от постоянных обысков СС в специальных тайниках[483]. Без сотрудничества узниц творчество в концентрационном лагере было бы невозможно. Примером такого взаимодействия являлся сборник стихотворений «Европа в бою», включавший произведения представительниц политических заключенных из различных стран[484].

Поэзия в Равенсбрюке оговаривала определенный круг сюжетов, укрепляя в заключенных их долагерную идентичность и позволяя им находить возможность самовыражения в символах[485], среди которых значимую роль играл «крест». С его помощью многие узницы пытались объединиться в сообщество верующих[486]. Они воспринимали свое пребывание в лагере как жертву, сравнивая ее с крестной жертвой Христа, что придавало смысл их мучениям, давало надежду на будущее.

Важное место в творческой жизни организованных фракций политических узниц Равенсбрюка занимало изобразительное творчество. С одной стороны, в рисунках женщин фиксировалась жестокая действительность, что превращало их в свидетельства преступлений. С другой – художники выражали таким образом мечты и желания солагерниц. Наиболее известными лагерными художниками были Мария Хишпанска, Хелен Эрнст, Франс Аудол, Фелисия Мартенс, Виолетт Лекок, Аат Бреур[487]. Мария Хишпанска, например, пыталась на маленьких клочках бумаги передать свои лагерные впечатления. Окружавшие женщины делали все от них зависящее, чтобы помочь ей в творчестве. «Свидетельницы Иеговы» прятали ее в блоке, где она в более сносных условиях создавала «великолепные, горькие, реалистичные рисунки о буднях Равенсбрюка»[488]. Но большинство из почти 400 произведений, созданных М. Хишпанской во время заключения, не сохранилось[489]. Ее творчество являлось одним из примеров того многообразия форм, которое характеризовало группу так называемых политических полек.

Уже в начале 1940 г. гражданки Польши пытались поддержать собственную групповую идентичность. На Рождество 1940 г. заключенные из среды интеллигенции организовали театральную постановку «Пастухи из Вифлеема», которая шла на силезском диалекте[490]. К Новому году был проведен Фестиваль польского танца. Узницы готовились к нему по ночам в течение недели в условиях строжайшей секретности. Концерт с репертуаром из народных танцев, мазурки, краковяка, полонеза, стал возможен благодаря тому, что в это же время лагерное руководство праздновало Новый год и ослабило наблюдение за заключенными[491]. К Рождеству 1941 г. и 1942 г. были приурочены так называемые «Рождественские мистерии» – особые виды театральных постановок[492]. В 1943 г. подпольная группа «Артил»[493], целью которой являлось улучшение душевного состояния заключенных с помощью культурных мероприятий, организовала конкурс по созданию гимна Равенсбрюка. В нем участвовал целый ряд польских авторов и композиторов, предлагавших свои произведения. Пробы хора и само соревнование происходили в 16-м блоке, в выходные дни, когда в лагере было меньше охраны. Однако ни один из польских вариантов не стал гимном всего лагеря[494]. 19 марта 1944 г. узницы, принадлежавшие к скаутской группе «Стены», поставили для своего лидера Йозефы Кантор сценку «Весна придет» с танцами, патриотическими песнями, стихами[495].

Особое место в многообразной и многолетней культурной деятельности представительниц польской интеллигенции и скаутов занимали проводившиеся в Равенсбрюке подобия богослужений. В 1942 г. Йозефа Кантор приняла на себя функции священника от Кунегунды Павловской, которая, несмотря на опасность, занималась духовной помощью полькам уже с 1940 г. В целях безопасности мессы проходили в первое время на третьем этаже нар одного из блоков. Лишь позднее, когда Равенсбрюк был переполнен, они начали осуществляться в различных бараках[496]. Мессы состояли из постоянной части – молитв и церковных песнопений, а также ряда дополнений – молитв, сочиненных в самом лагере[497]. В 1940–1942 гг. отсутствовал молитвенник, и потому узницы могли лишь имитировать традиционный ход литургии. Только с 1942 г., когда прибывшие женщины смогли пронести молитвенники и Евангелие на территорию лагеря, мессы стали происходить в соответствии со священными текстами[498].