Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

Секстон опубликовала эти стихи в «Живи или умри», сборнике, изданном Houghton Mifflin в 1966 году. Эпиграфом «Живи» — заключительного стихотворения цикла — Энн сделала цитату из «Герцога» Белл оу «Живи или умри, только не отравляй ничего», ту самую строчку, которую процитировала в письме Олсен после их первой встречи в Институте. Это неприятное стихотворение с уродливыми образами и грубыми формулировками: рассказчица описывает «младенца на блюде, / запеченного, но человека / запеченного с маленькими личинками, / пришитыми к нему, наверное, чьей-то матерью, / этой проклятой сукой!» 485 Но стихотворение призывает читателя быть стойким. Вторая строфа начинается словами: «И все равно / Я продолжаю свой путь / Это моя живая позиция». Позже Энн описывает жизнь, которая «раскрылась во мне как яйцо» — по-видимому, это отсылка к ее детям. Стихотворение заканчивается ликующими строками: «Я говорю живи, живи ради Солнца / мечты, волнительного подарка».

Заключение с повторениями недвусмысленно доносит до читателя послание автора. Это однозначная концовка, которая делает стихотворение слабее. Отсылки к Холокосту, возможно, вдохновленные стихами Плат, кажутся банальными, если не безвкусными. Но Секстон ощущала в себе силу, и уверенность заключительной строфы отражает это вновь обретенное чувство. На смену лечебнице из «Уезжай на своем осле» пришел мир природы, а вместо пациентов появилось солнце.

Секстон осталась довольна сборником и суждениями в нем. «Мне кажется, эти стихи великолепны, — написала она своему агенту Синди Дегенер. — И ведь очень важно именно так оценивать свою работу, вне зависимости от того, где ее печатают и кому она нравится»486. Энн расположила стихотворения в хронологическом порядке («приношу все надлежащие извинения за то, что он похож на блок-схему тяжелого случая меланхолии»487), надеясь, что сюжетная арка сборника наглядно зафиксирует ее собственное путешествие от отчаяния к радости.

Но дизайн обложки сборника понравился Секстон намного меньше. Houghton Mifflin предложили ей вариант с розовыми и голубыми цветами и зелеными лягушками. Энн считала, что такой дизайн подойдет разве что для детской книги. Расстроившись, она позвонила Свон — своей подруге и художнице, с которой они раньше работали вместе. «Мне прислали ужасную обложку сборника, — объяснила Энн. — Может быть, у тебя есть что-то получше?» К тому времени Свон перестала писать портреты, и в особенности портреты детей и их родителей, которые так увлекали ее в 1950-х. Ей стало интереснее изображать другие вещи: бутылки, стекло, натюрморты. Свон раздражали поклонники, которые хотели, чтобы она продолжала писать портреты матерей и их детей: «Понимаете, я это переросла, чего не скажешь обо всех в моей аудитории».

Кроме того, Свон лечилась от волчанки. У Барбары и раньше были проблемы со здоровьем. Она родилась с односторонней косолапостью, но это не слишком повлияло на ее жизнь. Еще в раннем детстве Свон сделали корректирующую операцию, и единственная проблема, с которой она сталкивалась после этого, — необходимость покупать обувь разного размера, поскольку длина ее стоп после операции была разной. Но волчанка оказалась гораздо более существенной проблемой. Свон поставили диагноз вскоре после того, как она закончила рэдклиффскую стипендиальную программу. Волчанка — аутоиммунное заболевание, которое вызывает воспаление тканей, а также боль в суставах, усталость, сыпь и лезии. Барбару положили в больницу на несколько недель, и Олсен, которая была на втором году обучения в Институте, регулярно навещала подругу.

К марту 1965-го Свон выписали из больницы, и она переехала в другой дом в Бруклине. Барбара продолжала обследоваться у врачей, отдыхать и принимать таблетки 488.

Но тем не менее Свон по-прежнему была влюбленной в свою работу художницей и хорошим другом. Она просмотрела свои рисунки и нашла один, который назвала «Готические головы». Этот изящный рисунок довольно сильно отличался от насыщенных, экспрессионистских портретов, которые художница рисовала раньше. На рисунке изображены два обращенных друг к другу лица: возможно, это мужчина и женщина, но точно сказать нельзя. Глаза на одном лице закрыты, на другом — широко открыты от страха или изумления. Глаза, нос, рот и подбородок на каждом лице изображены точно, но челюсть и линия волос, постепенно размываясь, сливаются с белым фоном. Как будто головы прошли сквозь какую-то невидимую плоскость, оставив по половине лиц на другой ее стороне. Изображение отражало двойственность сборника — неоднозначные, противоречивые желания, которые он стремится выразить.