Разбитое зеркало (сборник)

– Никак не пойму, в чем тут дело. По всем законам медицины, он должен быть сейчас предельно больным человеком. Вы понимаете – предельно больным. А он и чувствует себя так, что хоть завтра может выходить на работу.

Было тихо, даже звук дизелей увял, лишь доносились долгие, пронзительно-щемящие крики мартынов. Эти большие, грузные птицы кричали, будто плакали, рыдали, как только могут рыдать живые, склонясь над мертвыми.

Конечно, не все было нормально у Ежова – болели ободранные руки, саднило плечи. Он пошевелился, хотел было попросить врача, чтобы тот перебинтовал его, но смолчал, – наверное, медицина лучше знает, что делать, а чего нет. Раз не перебинтовывает, значит, раны обдует свежим живительным ветерком, покроются они коркой и через неделю, глядишь, зарубцуются.

Людей, что стояли за спиною у врача, он не видел. Но разговор их слышал отчетливо.

– Трос, собака, надо же, лопнул как неожиданно. Будто зубами его кто перекусил.

– Стоит лопнуть одной нитке, как весь конец в полторы секунды раскручивается. Закон. Физика буксирной тяги.

– Хорошо, что никого еще не зацепила твоя физика.

– Повезло.

– Хорошо другое – парня спасли.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – вдруг услышал Ежов голос Коляна Осенева.

«Надо же, молчун молчуном, а тоже голос подает. Прибаутки придумывает, как в театре. Песенное творчество знает», – устало подумал Ежов.

– Я должен был бы на его месте быть, вы понимаете – я! – Колян со всего маха ударил себя кулаком в грудь, удар, судя по всему, был сильным, поскольку в груди у Коляна что-то хрустнуло. – Он на подмену мне стал.

– И ты его ругаешь…

– Да мне сейчас такое рассказали, что его не только ругать – его бить надо.

«Ну, Колян, голубая душа, тощие коленки, раззвонился… Понесло тебя, понесло», – Ежов закрыл глаза.

– Ведь если бы Пчелинцев не всплыл, если бы не показал, где «Лотос» лежит, то этого «героя», – Ежов почувствовал, что люди глядели на него, он будто ощущал их взгляды, – то этого «героя» лишь дня через три вытащили бы, синенького, как баклажан.

– Тише! Он же в сознании. Слышит все.

– А мне плевать. Я речник, матрос, а не гимназистка. Что думаю, то и говорю. И он матрос, а не девчонка, и в обморок не хлопнется.

– Злой ты. А еще вместе с ним работаешь.

– Да не знал я раньше, что этот деятель у Пчелинцева жену отбил. Она здесь находится, понял? Пчелинцев жизнь на кон ставил, чтобы спасти этого «героя»-любовника… А он что?.. В знак благодарности с его женой спать будет? Так?

– Тише ты, горластый! Пчелинцев идет.

Колян враз умолк, его будто подсекли.

– Да-a, если дело так обстоит, то жаль мужика, – произнес кто-то незнакомый мрачно, прислушавшись к приближающемуся стуку пчелинцевского костыля.

– Ну, Ежов, как дела? – спросил Пчелинцев подойдя, надсадно закашлялся, взялся рукою за грудь. – Вот черт, легкие чего-то сдают, разрывает их. Буквально на части рвет… Чувствуешь себя как, а, Ежов?

– Спасибо. Терпимо чувствую.

– Как бы там ни было – с возвращением тебя. С того света на этот…

– Спасибо, Сергей Сергеевич, – тихо, раздельно, буквально вылепливая каждую букву, проговорил Ежов. – И… Сергей Сергеевич… прости меня… за все прости!

Пчелинцев не ответил.

Врач снял с Ежова всю мудрую медицинскую технику, поднялся, прерывая все разговоры:

– Кто тут главный? Вы? – Посмотрел на старшину водолазной команды. – Или вы? – Взглянул на Пчелинцева. – Надо плыть в Астрахань. Потерпевшего нужно на несколько дней госпитализировать, вот так.

– Вы ж сказали, что он здоров, что ему хоть завтра на работу можно, – пробормотал водолазный старшина.

– Надо дня три за ним понаблюдать. А там отпустим. Вас, – врач посмотрел на Пчелинцева, – мы тоже должны уложить. Обследовать, подкрепить… нормальный вид вам придать. Вон лицо какое – сплошная болячка.

– Лицо – ерунда, – Пчелинцев снова надсадно закашлялся, – в груди что-то такое… Давит.

– А как вы хотели – со дна реки сразу наверх выскочить – и чтобы никаких последствий? Такого не бывает.

После этого разговора Пчелинцев перебрался в кормовую часть катера, где имелись скамейки и вообще было поспокойнее, сел. Перед глазами закрутились, то сплетаясь, то расходясь в разные стороны, дымные цветастые круги, и он с горечью ощутил, что ослаб он и – тут врач прав – немощен, болен, надо ложиться в больницу, чтоб хотя бы немного привести себя в порядок. То, что выпало на его долю, – собственно, как и на долю Ежова, – случается один раз в жизни. Два раза такое человеку, возможно, и не вынести. Он поугрюмел, замкнулся, ушел в себя, в невеселые свои мысли.

Словно сквозь сон до него донеслось, как заработал, задышал двигатель «адмиральского» катера, судно круто развернулось и взяло курс на город. Под металлическим днищем глухо заплескалась вода.

Очнулся он, лишь когда увидел, что к нему, держась за блесткий латунный поручень, приближается Марьяна.

Что-то щемящее снова шевельнулось в нем, вызвало к жизни застаревшую боль.

– Как себя чувствуешь? – спросила Марьяна.