Читаем Разбитое зеркало (сборник) полностью

Воротник полушубка он поднял, из стволов ружья патроны вылущил – как и положено по правилам. По правилам охотник не имеет права появляться в населенном пункте с заряженным ружьем – если это заметит какой-нибудь пройдошистый общественник с собачьим характером – таких ныне пруд пруди, – придется Вовочке распрощаться с охотничьим билетом, а ружье его, как незаконно приобретенное, милиция продырявит сверлом.

В милицию, слышал он, для этих целей даже специальный станок завезли. Мрачен был Вовочка, нехорош, в висках теснилась боль. Хотелось взять кастет и сходить куда-нибудь.

А поднятый им с места Набат продолжал гнать визжащих разъяренных «боцманят» по льду – и откуда Набату было знать, что Вовочка не появится на берегу ерика, не грохнет выстрелами, и что вообще вся охота эта – браконьерская. Набат чувствовал, что скоро не сможет уже ни лапами двигать, ни лаять – спекся он, ничего не осталось в теле, – противоположный берег – вот он, медленно, но верно приближается, на берегу ему будет легче. Но будет легче и «боцманятам».

Пес еще издали обратил внимание на странную белесость в антрацитово-темном льду – большую, метров шесть в ширину, с неровно разлитыми краями, будто на лед шлепнулась гигантская капля, застыла кляксой. Когда кабанята ступили на это пятно, лед затрещал, прогнулся, вода под ним запузырилась, в крошечные поры потек воздух, засвистел, кабанята заорали блажно, пугая криком самих себя и Набата, сбились с бега и плотными энергичными тушками заскользили по льду к берегу, опрокинулись, перевернулись несколько раз, в воздухе мелькнули мосластые ноги с острыми копытами, – и уперлись тугими рыльцами в наст, словно бы опломбировав его печатями.

Набат был легче кабанят, много легче, пятно насторожило его, он сдал ход, проскреб лапами по льду, скользкая поверхность прогнулась под его телом, ставшим совсем невесомым, но видать, даже эта невесомость подействовала на гнилой лед, под Набатом с громким бульканьем лопнул пузырь, в щель фонтаном ударила вода. Впереди образовалась широкая дымная ломина, Набат приготовился ее одолеть в прыжке, но перепрыгнуть пролом не успел – лед под собакой проломился и Набата потянуло вниз.

Он закричал, забился, ощущая, что попадает в чей-то ненасытный холодный желудок – сразу в желудок; его засасывает, втягивает в себя, глотает, загоняет себе в брюхо неведомый жадный зверь. Слезный голос Набата услышали школьники, дружно поднялись и помчались к мосту, потому что переправляться через полную, всклень, воду, на которой совсем недавно выстеклился лед, можно было только по мосту, услышал человек, с которым Набат был на охоте – Митя Жильцов, Триста рублей убытка, собиравшийся в очередную поездку за невестой, на этот раз в Тамбов, ниже областного центра Митя опуститься никак не желал, – Митя, шедший неторопко по берегу, чуть прибавил шагу: он боялся всяких криков, неожиданностей, драк, самое лучшее в этом деле – прибыть к финишу, когда все уже закончено.

Набат вцепился лапами, когтями в закраину тонкого, острого как бритва льда, подтянулся, но закраина с хрустом обломилась под ним, нырнула в черную воду, в дым, Набат, обратившись в струну, прополз дальше к кромке, снова выгребся на закраину, подтянулся еще раз – и опять стеклисто-ломкая кромка отсеклась, растворилась в пару. Набат снова закричал – ему показалось, что тело его уже вмерзает в лед, напрягся, выкачал себя из воды, положил разодранные окровавленные лапы на лед, стараясь вытянуть их как можно дальше, зацепиться когтями за какой-нибудь застружек, но подходящего застружка не оказалось, и Набат вздохнул обреченно, зашелся слезами. Он почти выволок свое тело в этот раз на лед, но кромка снова прогнулась, располовинилась, разрезала ему живот чуть ли не до кишок, и черная вода от крови Набата сделалась коричневой.

Последнее, что он увидел, были ребятишки, которые, размахивая портфелями, неслись к нему по берегу, падали, вскакивали – издали они были похожи на кабанят, которых еще десять минут назад Набат гнал по льду, следом он увидел озадаченного Митю Жильцова, стоявшего на берегу с заложенными назад руками, понял, что помощи от него не будет – помощь может быть только от школьников, но они никак не поспевают к Набату, пес снова закричал, заскулил и ушел в воду. Медленное, но сильное течение тут же затащило его под лед.

Митя видел, как подо льдом Набат еще пытался плыть, впритирку к поверхности ползла его мокрая истрепанная шкура, но проломить лед изнутри он уже не мог. Этого не смог бы сделать даже сильный человек. Митя начал считать:

– Раз, два, три, четыре, пять… – Он сам не знал, для чего начал этот счет, словно хотел запустить космический корабль, старательно выговаривал цифры, при этом манерно складывая губы бантиком. На счете девять Набат исчез.

Подбежали запыхавшиеся потные школьники.

– Дядя, дядя, а где собака?

– Не знаю, – спокойно ответил Митя.

– Но она же была?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уроки счастья
Уроки счастья

В тридцать семь от жизни не ждешь никаких сюрпризов, привыкаешь относиться ко всему с долей здорового цинизма и обзаводишься кучей холостяцких привычек. Работа в школе не предполагает широкого круга знакомств, а подружки все давно вышли замуж, и на первом месте у них муж и дети. Вот и я уже смирилась с тем, что на личной жизни можно поставить крест, ведь мужчинам интереснее молодые и стройные, а не умные и осторожные женщины. Но его величество случай плевать хотел на мои убеждения и все повернул по-своему, и внезапно в моей размеренной и устоявшейся жизни появились два программиста, имеющие свои взгляды на то, как надо ухаживать за женщиной. И что на первом месте у них будет совсем не работа и собственный эгоизм.

Кира Стрельникова , Некто Лукас

Современная русская и зарубежная проза / Самиздат, сетевая литература / Любовно-фантастические романы / Романы
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза