Разбитое зеркало (сборник)

Но казак Сашка и тут не сбавил хода, разрезал лотосовое поле, будто фруктовый пирог, вспугнул стаю уток, кормившуюся недозрелым чилимом – водяными орехами, и вновь вылетел на открытое пространство. Лихой, однако, был у нас лодочник.

Дорогу на Раскаты среди многочисленных ериков он мог найти вслепую, с закрытыми глазами – много раз бывал здесь. А уж сколько рыбы тут взял – это счету не поддается. Наверное, десяток грузовиков, затаренных с верхом, – это точно.

Воды в Волге было мало, обмелела река, температура летом в тени приближалась к пятидесяти, блеснить в обмелевших местах было сложно. На поверхность воды вылезала трава, почти каждый заброс оканчивался зацепом. С этим делом мы познакомились очень обстоятельно, когда прибыли на место.

У казака Сашки дело шло веселее – он тоже достал спиннинг и прицепил к леске блесну-лежечку, которая скользила по воде, как жук-плавунец, и совсем не спешила уйти на дно. Этих нескольких секунд хватало на то, чтобы ложечку успевала засечь щука и вцепиться в нее зубами.

Простая же блесна сразу опускалась на дно и оказывалась во власти травы. А блесна, обвешанная клочьями водорослей, испугает не только наглую щуку – испугает даже крокодила. Сколько мы ни бросали блесны в обмелевшие Раскаты – добывали лишь траву.

А хозяин наш действовал по-хозяйски: цеплял щуку за щукой и на нас не обращал внимания. Изредка лишь задерживал взмах своего спиннинга, чтобы кому-нибудь из нас дать возможность сделать свой заброс – в лодке было много народу, удобно было только тем, кто находился с краю. Впрочем, мы занимали лишь один край бударки – нос, на корме находился хозяин.

Наконец у Комелькова – черноокого, подвижного, привыкшего, чуть что, повышать голос, сидевшего на самом кончике носа, оставалось только свесить ноги – случилась поклевка. Рыба взяла блесну на лету, вынесшись из воды и поймав блестящее железо пастью, – насадилась сразу на все три крючка.

– Опля! – удовлетворенно вскрикнул Комельков и вскинул удилище. На леске болтался крупный окунь – красочный, с алыми перьями, широкими ровными полосами на желтовато-темном поле и глупо вытаращенными глазами – вроде бы и не железо он хотел сожрать, не на то целился, а оказалось – железо. Новенькое, невкусно пахнущее.

Комельков торжественно воскликнул:

– А окунек-то приличный! На полкило потянет.

Окунь действительно был знатный – под Москвой да в Тверской губернии, куда Комельков иногда ездил на рыбалку, такие окуни не водились, да и вообще рыбное Подмосковье постепенно вымирало – загаженное, вонючее, оно уже лишилось и карасей, и карпов, и лещей, которые в озерах плавали вверх брюхом, поскольку были заражены то ли солитером, то ли глистами, и щук уже не было видно в уловах рыбаков, скоро и окуней не будет.

Вместо этой дивной рыбы черную вонючую воду Подмосковья осваивает ротан – странное существо, лишь на рыбу похожее, но вообще-те это не рыба, а неведомо что, может быть, даже из космоса припрыгавшее к нам существо с плавниками… Ротан ест все: резину, пластмассу, тряпки, при случае может утолить голод парой железных ржавых гаек, пьет мазутные сливы, а отработанное автомобильное масло для него, что для иного гурмана шампанское «Абрау-Дюрсо».

Ротана не едят ни собаки, ни кошки, ни крысы, препятствий в размножении это космическое создание не встречает никаких, плодится широко и в ближайшем будущем, похоже, займет не только подмосковные водоемы.

– Молодец, дядя Сеня, – похвалил себя Комельков и, вальяжным движением распахнув рундук, кинул под крышку окуня. Подвел промежуточный счет, как в футболе: – Один-ноль.

Воздух быстро прогрелся, над широкой блестящей водой поднимались утки, со свистом рубили крыльями воздух. Было много чаек, бударку из глаз они не выпускали, покрикивали просяще и, когда казак Сашка, постукивая ногами по днищу лодки, вытаскивал из воды очередную щуку, орали хором:

– Дай рыбы, дай рыбы, дай рыбы!

Хозяин на них хоть и не обращал внимания, но лицо его принимало враждебное выражение, рот плотно сжимался, всем своим видом он говорил: «Дай вам одну рыбину, вы через неделю всю Волгу сожрете и не подавитесь – всех рыб, раков, нутрий, крыс, змей и ужей, птенцов-малявок, трясогузок, камышевок и снова будете просить: “Дай, дай, дай!”»

Следом за первым, картинно-полосатым красавцем Комельков выловил сразу двух окуней, одного за другим, – на легкую блестящую блесенку «блюфокс» – снова, в общем, клевали лишь окуни, а вот что касается щук, то зубастые шли только к казаку Сашке и шли, словно бы им было небезразлично, какой металл пробовать на зуб – безродную Сашкину плошку или благородный «блюфокс».

Впрочем, у казака тоже имелся в запасе «блюфокс», а щуки, которых он тягал, были все-таки полумерками – травянки со стандартным весом в килограмм, не более, настоящая же щука – это рыба пяти-шестикилограммовая, из тех, что «берешь в руки – маешь вешчь».

Но такие щуки с Раскатов уже ушли и до весны, до икрометания не появятся.