Разбитые часы Гипербореи

– Второе, – продолжала Анфиса. – Нужно аккуратно расспросить Воркунова – не говорил ли с ним Салаев о своих планах на эту экспедицию, но здесь разговор надо строить очень осторожно. Воркунов – старая лиса и может сразу понять, откуда ветер дует. А мы не знаем, он был в курсе изысканий своего сотрудника или Салаев занимался всеми этими оккультными и околонаучными делами, не ставя в известность непосредственное начальство? Что-то мне подсказывает, что верен второй вариант. Но попробовать разговорить Воркунова можно…

– Он где сейчас?

– В Костроме. Ведет переговоры со спонсорами.

– Ты его хорошо знаешь?

Анфиса метнула на него странный взгляд.

– Откуда бы? Мы все здесь собрались под конкретный проект. И знакомы совсем недавно, не больше года.

– И только подумать, что год назад я тебя тоже не знал!

Анфиса послала ему воздушный поцелуй.

– Значит, пиши, приедет Воркунов, и мне нужно с ним поговорить. Кстати, возвращается он завтра, поэтому откладывать не стоит.

– Как он воспринял известие о смерти Салаева?

– Ну, как? – Анфиса по-прежнему сидела в кресле, обхватив кружку ладонями. Она еще не отпила ни глотка.

– Кофе стынет, – напомнил Валентин.

– Уже остыл.

– Сделать новый?

– Не надо… Я все думаю: почему же я ничего особенного не заметила за Салаевым? Мне он представлялся обычным человеком. А он, оказывается, был одержим злыми духами.

– Но ты же его не знала близко? Тогда как Луиза…

– Как сказать, – проговорила Анфиса неестественно высоким голосом. – Как сказать. Один раз Салаев подвозил меня до дома на машине.

Здесь сердце Лавочкина забилось часто-часто. Он даже испугался, что стук его сердца – быстрый, сумасшедший – будет слышен Анфисе. Много раз он говорил себе, что ревность – глупый и опасный пережиток, но ничего не мог с этим поделать… Он очень боялся, что Анфиса поймет его состояние и рассердится не на шутку. Он не хотел выглядеть в ее глазах глупым и смешным, но все же не мог подавить в себе этот «пережиток».

– И что?

Анфиса молчала.

– В машине мы разговорились. Он сказал, что Луиза его беспокоит. Мне он показался заботливым, нежным отцом, который волнуется о дочери. Такое отношение было трогательным…

– Об экспедиции говорили?

– Конечно, он признался, что давно хотел побывать в тех местах, для него это – большая честь, и он сделает все от него зависящее, чтобы все прошло как надо, без сбоев и организационных накладок. Поделился тем, что приходится вникать во все – в каждую мелочь. Но его это не страшит, наоборот, чем больше он сейчас во все вникнет, тем легче будет потом… Он был рад и горд этой миссией. Но никакой одержимости я в нем не почувствовала.

– Мужчины – народ скрытный. В отличие от вас, женщин, имей это в виду.

Анфиса подняла на него свои светло-голубые глаза, и Лавочкин просто утонул в них.

– Буду знать, – усмехнулась она.

Он хотел спросить, а что же было потом, когда Салаев подвез ее к дому, предложила ли она подняться к ней… Посидеть, попить чай. А потом… Вот что было «потом»? Этот вопрос сейчас Лавочкина мучил больше всего. И он ничего с собой не мог поделать. Но Анфиса, видимо, решила не делиться с ним былыми тайнами. А спрашивать было неприлично и неудобно. Всегда надо уважать чужое личное пространство, как говорила ему Олимпиада Андреевна…

– Мы поговорили еще о том о сем, потом распрощались, и я пошла к себе, а Салаев уехал.

У Лавочкина отлегло от сердца… Сразу стало так хорошо, что он был готов на радостях обнять весь мир.

– Но почему Луиза молчала? Мы не были с ней близкими подругами, но могла бы и поделиться… Она рассказывала о своих любовных переживаниях, но об отце – ни слова.

– Она же сказала, что все, что касается семьи, для нее – священно.

– Все так, все так, – задумчиво протянула Анфиса, накручивая локон на палец.

Посидев еще немного, Лавочкин ушел, взяв с Анфисы слово, что, если будет что-то подозрительное, она позвонит ему в любое время дня или ночи.

Глава двенадцатая. Старые друзья и новые тайны

Уходя на чужбину, не оборачивайся.

Пифагор

Англия, 1928 г.

* * *

В Англии Скандаровский был впервые. Он старался не смотреть по сторонам, хотя взгляд помимо воли цеплялся за кусок зеленой жизнерадостной лужайки или за дом из кирпича, такой ладный и добротный, что сразу становилось понятно, что поговорка: «мой дом – моя крепость» родилась именно здесь, на английской земле.