Раздолбаи космоса, или Гений кувалды

Ну что ж! Если не знаешь, откуда начинать, долби сверху. Первое правило, когда имеешь дело с такими вот громадами. Василий прислонил кувалдометр к глыбе и полез наверх. Наверху тоже ничего глаз не радовало — череп и череп.

— Ломограф!

Приняв длинный заострённый штырь, Василий примерился и ударил. Похожий на матовое стекло материал кололся чуть лучше бетона.

«А, ладно! — решил Василий. — Не раскусим — так продолбим! В армии стены вон вручную сносили — и то ничего…»

Хакая, он вгонял лом в неподатливый утёс, в фартук били осколки. Притихшие лупоглазы сидели внизу на корточках и встревоженно следили за единоборством Василия с глыбой.

«Конечно! — стискивая зубы, думал он. — Любой из вас так: не поддаётся — значит и чёрт с ней… Дедок говорит — одичали… Конечно, одичаешь, если упорства нету… А мы вот не так!.. Мы по-другому!.. Не поддаётся — а мы всё равно долбим!.. И будем долбить, пока не поддастся!..»

Из-за скруглённого угла бледно-золотистой опоры, высматривая, видать, глыбу полегче, вышел розовый седенький дедок Сократыч. Остановился и, чуть запрокинув голову, с восхищением стал наблюдать за титаном в фартуке.

— Доброе утро, Василий, — вежливо проговорил он. — Знаете, я, конечно, не скульптор, но будь я скульптором, то лучшей бы модели не пожелал. Вам в Петергофе место, право слово.

Василий ударил ещё раз и остановился передохнуть.

— Здорово, Сократыч, — сказал он. — Там у меня возле дома два камушка — как раз для тебя. Тюбика по два-по три, не труднее. Только ты, слышь, не тяни, а то лодыри наши проснутся — ты ж их знаешь: что полегче — себе, а другие — хоть задавись…

Сократыч растроганно округлил голубенькие глазки.

— Спасибо, Василий, — сказал он. — Тогда я прямо сейчас и пойду, вы уж извините… Хотел бы составить компанию, но, как говорится…

— Так а зачем идти? — не понял Василий. — Скоком до «конуры», а оттуда уже куда угодно…

— Нет, знаете, я лучше так… — с вежливой улыбкой отвечал старичок. — Незачем ноги баловать. А то ведь не ровён час вовсе атрофируются…

Дедок ушёл, и Василий продолжил долбёж, потихоньку уже сатанея. Стекловидная масса кололась с трудом, цвет по-прежнему имела матово-молочный, признаков напряжённой зоны не было и в помине. День тем временем терял жемчужные тона, сирень выцвела, приобрела обычный серо-голубой оттенок.

— Привет, Вась, — раздалось совсем рядом.

Василий снова сделал остановку и посмотрел. Это был Ромка — с разочарованно отвешенной губой и приподнятыми бровями. Как всегда.

— Трудишься? — спросил он.

— Как видишь, — сердито отвечал Василий. — А ты чего же?

— А! — Ромка вяло махнул рукой. — Всё на свете не раздолбаешь…

Василий опёрся на лом.

— Не пойму я тебя, — сказал он со всей прямотой. — Такой тебе бог талант дал! Камушки, можно сказать, насквозь видишь! Да будь у меня хоть половина твоего таланта, я бы… — И в избытке чувств Василий глубоко и отвесно вонзил лом в выщербленную вершину.

Склонив голову набок, Ромка без интереса разглядывал глыбу.

— А чего сверху бьёшь? — спросил он наконец.

— А откуда бить?

— Вон туда тюкни, — посоветовал Ромка, указывая на неприметную вмятину в боку ущербного молочно-белого утёса.

Василий наклонился, посмотрел — и чуть не плюнул. Ну конечно! Она самая и есть. Напряжёнка. Он-то, как всегда, бугорки высматривал — напряжёнка обычно бугорками выпирает… А тут как раз вдавлина…

— Ладно, — буркнул он почти враждебно. — Каждый долбит, как ему сподручней. Ты — сбоку, а я вот — сверху…

— Как знаешь, — изронил Ромка и присел у стены на корточки.

Вот такого поворота Василий, честно говоря, не ожидал. Он-то думал, что Ромка пожмёт плечами и пойдёт своей дорогой, а он, Василий, дождавшись, пока тот скроется из виду, слезет с камушка и без свидетелей воспользуется мудрым советом. Теперь же оставалось одно — долбить дальше.

Василий стиснул зубы и вырвал глубоко вонзённый лом. С неприязнью покосившись на зловредного Ромку, размёл ногой осколки — и сам себе не поверил. Под босой подошвой ласково круглилась заветная выпуклость. Напряжёнка. Вылезла, родимая…

Он выпрямился и победно развернул плечи. О такой возможности утереть нос самому Ромке можно было только мечтать. Василий выдержал паузу — и ударил.

Лучше бы он, конечно, вместо того, чтобы паузы держать, подумал вот над чем: сам-то он теперь как спрыгивать будет? Но когда глыба грянула и стала рваться прямо у него под ногами, думать о чём-либо было уже поздно. Память сохранила лишь первую секунду катастрофы. Сначала Василий провалился на метр вместе с серёдкой глыбы, а слева возник медленно и неодолимо кренящийся скол. Чисто инстинктивно Василий упёрся в него кончиком лома и, надо полагать, угодил в ещё одну напряжёнку, потому что скол как по волшебству покрылся сетью белых трещин и, страшно рявкнув в лицо, разлетелся вдребезги…