Раздвоение личности

Ничего. Регина вернется через час, а то и через полтора. Сын тоже где-то бродит.

Ага, хлеб! Хлеба нет. Еду он в холодильнике нашел, а хлеба нет.

— Ника! — крикнул он, — Я спущусь, хлеба куплю!

— Да, конечно, — бодро согласилась Ника.

— У тебя получается?

— Нет еще!

Услышав, как хлопнула дверь, Ника вздохнула и довольно рассмеялась, перекатилась с одного края кровати на другой, потом обратно, побила ногами по упругому матрасу, поколотила кулаками по подушке в цветной, сине-красной наволочке. Сестра любила яркое, цветное белье из бязи, сама Ника такое не признавала, считала вульгарным. Ее постельное белье — белое, из натурального льна, украшенное кружевами и бледными, пастельными ткаными узорами. Это по-настоящему красиво.

Сестра всегда была плебейкой без лишних запросов. Такой и осталась.

Ника схватила подушку и швырнула ее в потолок, потом поймала. Безобразничать на сестриной кровати было необыкновенно приятно.

Муж у нее такой же. Плебей. Без вкуса. Они друг друга стоят.

Ругать Ивана Дымова тоже было приятно. Это ей всегда нравилось.

Он смотрит на нее с насмешливым таким равнодушием. Или с участием, иногда. Или просто спокойно, как бы сквозь. Он к ней как будто добр. Как будто!

Попроси его — он, наверное, многое мог бы для нее сделать. Случись что, поплачься она ему в жилетку — и он сделает вообще все! Просто потому, что считает своим долгом защищать сирых и убогих. Ведь считает же, конечно? Рыцарь на белом коне, мать его!

И получается, что это ничего не будет значить. Ей такое не нужно — из чувства долга, или из жалости, или еще как-нибудь.

Что ему стоило ее полюбить? Или хотя бы захотеть. Это уже много. Ей бы и этого было достаточно, на первое время уж точно! Сколько мужчин ее хотели! Обрати она на них внимание — да они пищали бы от восторга. А он — нет. Ему все равно.

Это он из вредности. Из упрямства. Ника не могла не нравиться. Она такой создана, ее нельзя не хотеть. Это против природы. Чтобы сестра ему нравилась, а она, Ника — нет? Конечно, это противоестественно. Да, это именно то слово — противоестественно. Это все его упрямство!

Если бы они встретились позже! Все было по-другому. Он с самого начала отнесся к ней несерьезно, как к ребенку, хотя она, конечно, уже не была ребенком. Ей следовало по-другому себя вести, чтобы он сразу понял — она не ребенок.

Да, ей было всего шестнадцать. И она не могла ждать, потому что рядом с Иваном то и дело возникали какие-то девушки, и одна из них просто-напросто опередила бы ее. Поэтому Ника не стала ждать. И все испортила. Как же она потом казнила себя за это!

Ничего бы не было потеряно. Это раньше она, глупенькая, думала, что если человек женился — все. И ничего не поделаешь. Теперь она точно знала, что это не так. Если бы он узнал ее взрослой — не устоял бы. Ушел бы и от жены, и от кого угодно! А так — она навсегда осталась маленькой сестренкой, с которой ничего нельзя. Ринка сколько угодно может утверждать, что они встретились случайно. Они потому и встретились случайно, что она тогда, раньше, свела их, показала друг другу!

Он упертый. Упрямый. Он не желает понимать, что все давным-давно изменилось. Просто потому не желает, что однажды он решил так, и не иначе. Дурацкое самолюбие не позволяет ему думать иначе, глупое, тупое, ослиное мужское самолюбие!

И что же прикажете с этим делать?

Ника привстала на четвереньки и подпрыгнула, потом еще раз. Кровать не заскрипела. Совершенно. Кровать была соблазнительно упругой и не скрипучей. Спать на такой, наверное, здорово. От этой мысли она помрачнела. Им, наверное, очень удобно здесь спать, вдвоем, на этих дурацких разноцветных простынях!

Если бы — не сестра. Другая женщина — пусть. Но — сестра? Сестра каждый день кормит его ужином, а потом ложится с ним в эту постель. Она ведь, сестра, занимает чужое место, ее место, и считает, что так и надо!

Набежали слезы, и Ника вытерла их ладонью.

Тут взгляд ее упал на часы. Уже пора. Она едва не упустила время!

Она заработает много денег! Вот тогда они все попляшут. Они ведь к ней, как к убогой, относятся, дескать, ничего она не может и не умеет, только у мужа на шее сидеть. А она на голову выше их всех, лучше их всех, умнее, тоньше. Она и может, и умеет все.

Ника набрала номер, и когда ответили, заговорила в трубку по-немецки.

Когда вернулся Иван со своим хлебом, все было сделано. Ника собрала бумажки, которые выплюнул факс — бумажек получилось много, потому что связь несколько раз обрывалась, — скатала их и спрятала в сумку. Постель она тоже аккуратно заправила.

— У тебя все? — Иван заглянул в спальню. — Отлично. Сейчас я быстро съем что-нибудь и отвезу тебя. Ты будешь есть? Сардельки с капустой, еще картошка с грибами.

Она медленно покачала головой.

— Я бы чаю выпила. У тебя есть?

— Только заварил. Наливай, как тебе нравится, — он подвинул Нике пустую чашку.

Та налила себе чай, взяла печенье из вазочки, но не села за стол, а отошла к окну, повернувшись к Ивану спиной. Пила чай, откусывала печенье крошечными кусочками и смотрела на улицу.