Раздвоение личности

— Правда? — Веснин расхохотался. — Ты назвала фамилию — Хижанские. Не очень распространенная фамилия. Все остальное было легко выяснить. Поняла? Говоря об истории коллекции, с неким господином Х, скажем так, ты назвала не ту фамилию. Женины предки были Киржанские. Небольшая, но разница, правда? Ты не знала этого? Та самая Женина бабушка во время войны изменила фамилию, чтобы спрятаться, чтобы их не смогли найти. Она же с детьми осталась в глубоком тылу, так какого лешего она, по-твоему, собралась и поехала в сторону фронта, к каким-то там родственникам? С детьми?! И разрешение раздобыла — это легко, думаешь, путешествовать во время войны? Она от кого-то убегала. Из безопасного тыла — практически на фронт. Я не знаю деталей. Хотел бы знать, любопытно потому что, но не знаю. Что-то случилось, и поэтому она решила убежать. Однажды в дороге у них пропали документы, и их внесли в какие-то списки с искажением, а она не стала потом ничего исправлять, хотя могла бы. И не получала после войны пенсию за мужа, а муж у нее был офицер, комиссар санитарного поезда, не такая уж маленькая была бы пенсия по тем временам. Зато, когда их начали искать, то ответ был один — пропали без вести. Никаких концов. И только когда ты опознала фотографию, концы появились.

— Зачем?! Зачем их искали? Зачем им было прятаться? Значит, что-то было?

— Да, — легко согласился Веснин. — Но только не драгоценности. Драгоценностей у них никогда не было. Мишель Киржански, например, в этом совершенно уверен. Это троюродный братец Жени. Или четвероюродный?

— А … тогда что?

— А вот это уже другая история, девочка. Извини. Потом. Да не так уж это и интересно. Для тебя главное — драгоценностей нет. Такой облом, да?

— Да, по правде говоря, — Ника серьезно кивнула, потом улыбнулась. — Большое разочарование, очень большое. Но я не хотела, правда. Я хочу сказать, что не хотела неприятностей Вере Михайловне.

— Точно. Разочарование! А я-то думал, какое такое слово нужно употребить?

— Хорошо, — она встала. — Можешь больше ничего не говорить. Я пойду, чайник поставлю.

— Валяй, — разрешил Веснин, — ставь. Горяченького выпить сейчас в самый раз.

Иван сидел, поглядывая то на Нику, то на Серегу, то на свои руки. Ника вышла. Сначала было тихо, потом из кухни донеслось пение чайника, который Ника поставила на плиту, и, одновременно — всхлипывания, стук, бряцанье какое-то, и стон, полный страдания. Иван быстро, пружинисто вскочил и бросился на кухню. Ника билась, упав головой на кухонный стол, плакала, стонала, царапая ногтями пластик стола, на полу валялась разбитая чашка.

Иван подхватил ее, поднял.

— Ника.

Ладонью он отгреб волосы с ее лица, мокрого от слез, жалкого и совсем не красивого — не такого, как всегда. Она плакала, отчаянно, со стонами и икотой, плакала и могла остановиться.

— Ника! Ника, маленькая. Ну, перестань, не надо…

Конечно, она сама виновата. Но в этот момент ему было лишь остро жаль Нику, и еще он маялся, не зная, как ее успокоить. Его пугал этот — такой — плач. Свитер на его плече промок от ее слез, и конца этому не было.

— Ника, Ника… — он гладил ее по спутавшимся волосам.

Что с ней еще делать?

— Дай сюда, — сказал Веснин. — Держи локоть…

Он очень ловко, быстро закатал на Никиной руке кофточку, и всадил иглу ей руку.

— Все. Теперь все путем. Да не смотри так. Хороший препарат. Из такой истерики лучше выводить, понимаешь, медикаментозно.

Иван ничего не понимал в истериках, но смутно был с Серегой согласен. Нечто болезненное, чрезмерное было в поведении Ники, не просто плач расстроенной женщины.

Она почти затихла, продолжая, впрочем, тяжело дышать и всхлипывать, и еще она изумленно смотрела на свою руку, к которой Веснин прижал ватку со спиртом.

— В принципе, — сказал Серега, — любой человек при желании может довести себя до какого угодно невроза. Но лучше этого не делать. Нервные клетки почти не восстанавливаются, слышала об этом, девочка?

Она переводила растерянный взгляд с одного на другого, и тяжело дышала.

— Скоро станет совсем хорошо, — Веснин улыбнулся почти по доброму. — Выпьешь чайку?

Он засыпал заварку в чайник. Вообще, он на диво уверенно ориентировался в чужой кухне.

Ника напряженно смотрела, как янтарная струя льется в чашку. Веснин, не спрашивая, всыпал туда две полные ложки сахара. Если бы он спросил про сахар, Ника сказала бы “нет”, она всегда, сколько помнил Иван, пила несладкий чай.

Ника взяла чашку, попробовала.

— Очень вкусно. Спасибо.

И стала медленно, очень медленно пить.

— Потом иди, приляг куда-нибудь, поспи, — велел Веснин. — Домой тебя везти нельзя, моя хорошая, по дороге уснешь. Не тащить же тебя на руках?

— Конечно, — тихо согласилась Ника.

Она тихо поставила чашку на стол и вышла.

Минут через пять Иван встал, прошел по квартире, неслышно ступая, заглянул в комнату, потом в следующую — Ника спала там, свернувшись калачиком, на Жениной кровати, дышала ровно и тихо. Он завернул край покрывала, прикрыл им Нику.