Разглашению не подлежало

Далеко слышно стрельбу. Вот она, перед носом, линия фронта, а как ее тяжело перейти!.. Залез в лесополосу, постелил ватник и приготовился вздремнуть. Солнышко пригрело, тепло разлилось по телу. И тут Боварчук сквозь сон услышал разговор. С трудом раскрыв глаза, увидел, что недалеко от него копошатся трое. Его не видят и громко спорят. Решают вопрос: куда им податься? Один, видно, раненный в руку, настаивает, чтобы добираться до Донца, а там можно переправиться к своим. Боварчук подумал: поспорят и уйдут, а он хоть поспит. Но затрещали кусты и к нему просунулся детина с перевязанной рукой. Оцепенев от неожиданности, он несколько секунд рассматривал Боварчука, потом, опомнившись, спросил: «Всё слышали, о чем мы говорили?». «Конечно», — ответил Боварчук. «Значит, вы такой же, как и мы, у нас путь один».

Путь один, но идти по нему можно и порознь.

Когда начало вечереть, отправился Онуфрий Николаевич с раненым солдатом в сторону Донца. Спутник рассказал по дороге, что попал в плен в районе Чугуева, а сам он из Красноярска.

Вдвоем идти было веселее. Зашли на хутор, от которого до Донца оставалось километров восемь. А там уже — на правом берегу — немцы, на левом — наши. Во дворе первой хаты встретили женщину. Начали расспрашивать, как добраться к реке. Сначала она боялась, говорила, что не знает, но Боварчук умел расположить к себе людей, и женщина указала на хату, в которой живет учительница — она должна им помочь.

Учительнице было лет двадцать пять. Встретила гостей приветливо, приготовила поесть, потом спросила, куда путь держат. Боварчук показал в сторону Донца.

— Туда сейчас нельзя, — ответила учительница. — Вечером посоветуемся как быть.

Отдохнули, помылись.

Перед заходом солнца пришел молодой мужчина. А когда настали сумерки, все вместе огородами пошли к Донцу. Через километра три вошли в камыш. Местами было воды по колени, а местами — по пояс. Над камышом вспыхивали ракеты, в ушах неприятно отдавались автоматные и пулеметные выстрелы. Прошли камыши и увидели чистую воду, на берегу высокие деревья, а дальше метров сто пятьдесят — немецкие окопы. Оттуда взлетали ракеты. Но переправляющихся прикрывал высокий берег. Боварчук тихонько спросил товарища:

— Ты одной рукой поплывешь?

— Конечно, — ответил сибиряк.

— А я не поплыву и двумя: не умею.

Начали шарить у берега, может, найдется какое-то бревно, но ничего не нашли.

— Мы столько с тобой прошли, — говорит сибиряк, — столько пережили. Бросить одного не могу.

Сели под деревом отдохнуть и поразмыслить, как быть дальше.

Внизу, в районе Изюма, шла сильная артиллерийская, минометная и пулеметная стрельба. Сидя уснули. Боварчук проснулся оттого, что сполз ногами в воду. Стрельбы уже не было слышно. Разбудил товарища. Тот решил на четвереньках разведать, есть ли кто в немецких окопах. Оказалось, что они пустые, только гильзы от патронов валялись да консервные банки.

Решили пойти вдоль берега и поискать, на чем бы переправиться. Где-то в километре от их ночного укрытия увидели плывущую по реке клетку из досок. На ней и форсировали Донец.

На другом берегу оделись и быстро скрылись в лесу. Здесь было полно немецких и власовских листовок. Решили пробираться в сторону Изюма. Двигались быстро, и вскоре показалось село Пески — пригород Изюма. Только друзья вышли на его открытую улицу, как со стороны поля ударил пулемет. Боварчук повалился на землю — вмиг сработала привычка старого солдата, и пополз в сторону сарая, что виднелся недалеко. Потом перекатился во двор дома. Во дворе он огляделся — товарища нет. Из-за угла сарая посмотрел на улицу — нет, как в воду канул.

Один пробирался за сараями к центру села, и вскоре оказался у дома своего старого знакомого. Двери дома — настежь, окна — выбиты, в комнатах — все перевернуто. С соседнего двора женский голос спросил:

— Кого ищете?

— Думал, Виктор Иванович дома.

— Он уже три дня как уехал с заводом. Вы что у него хотели?

— Думал достать кое-какую одежду.

Женщина пригласила Боварчука в свою хату. Там была еще старушка. Они занесли в сарай деревянное корыто, налили теплой воды. С таким удовольствием Боварчук никогда не мылся! Вода в корыте сразу стала черной. Ему принесли чистое белье, поношенный костюм, стоптанные ботинки. Будто лет двадцать сбросил.

А в хате его ждал чай с настоящим сахаром. Онуфрий Николаевич блаженствовал после стольких дней скитаний и невзгод.

Женщина рассказывала: она только что приехала из Старобельска, перевезла туда часть вещей, а теперь вернулась за мамой.

— А это костюм — вашего мужа? — спросил.

— Мужа. Его репрессировали в тридцать седьмом году. Но он никому зла не причинил, это какая-то ошибка. Очень больно за мужа, а на Советскую власть я не обижаюсь, это наша власть. Хочу работать, все силы отдать на оборону.

Боварчук запомнил на всю жизнь эту женщину — Марию Андреевну Бойченко, которая тогда жила в селе Пески по улице Криничной, 9. Это недалеко от Изюма.