Читаем Разные стихотворения полностью

Я слышу шум моих лесов,

Им вторит песнь полей.

Но мне недолго слушать зов

Родной страны моей:

Уеду я ночной порой

В далекие края;

Как призрак, тающий с зарей,

К утру исчезну я.

Угаснет мой высокий род

Навек во тьме могил;

Друзья в нем видели оплот,

Врагам он страшен был.

Не будет над стеной парить

Наш гордый стяг с гербом;

Но наше дело будет жить,

И мы не зря умрем.

Пускай нам больше не дано

Одерживать побед,

С монархом нашим все равно

Мы будем в годы бед;

Пускай потомки знать о нас

Не будут ничего,

Мы ни в бою, ни в смертный час

Не предадим его.

Всегда короне верен был

Наш благородный род,

И он в награду получил

Богатство, власть, почет.

Богатство, слава, блеск венца

Все минет, словно сон.

И только верность – дар творца

Бессмертна, как и он.

1813

Инок

Перевод С. Петрова

"Куда ж вы меня собрались вести?"

Францисканец спросил опять.

А у двух холуев и ответ готов:

"Отходящую причащать".

"Но ведь мирен сей вид, он беды не сулит,

Говорит им серый монах.

Эта леди белей непорочных лилей,

И дитя у ней на руках".

"Ну-ка, отче, грехи ей быстрей отпусти!

Исповедуй – дело не ждет!

Чин отправить спеши, или этой души

Ночью ж грех на тебя падет.

Панихиду по ней отслужи поскорей,

Как вернешься ты в монастырь.

Да вели, чтоб гудели колокола

Во всю мощь, на всю даль и ширь".

Вновь с платком на глазах францисканский монах,

Исповедав ее, ушел.

Грех он ей отпустил, а заутра вопил

По хозяйке весь Литлкот-холл.

Был Даррел удал, да иной ныне стал,

В деревнях старухи гугнят.

Словно лист, он дрожит и молитву творит,

Чуть в обители зазвонят.

Никому гордый Даррел не бьет поклон,

Ни пред кем с пути не свернет,

Но коль серого инока встретит он,

Стороной его обойдет.

1813

Маяк

Перевод Б. Томашевского

Незыблем в лоне глубины,

Я страж над яростью волны...

Алмазом алым я мерцаю

И мрак полночный прорезаю,

И, лишь завидя светлый знак,

Расправит паруса моряк.

1814

Резня в Гленко

Перевод И. Комаровой

Певец, поведай, не тая,

Зачем мелодия твоя

В Гленко, в безлюдные края

Летит, исполненная горя?

Кому поешь ты? Облакам,

Пугливым ланям иль орлам,

Что в небесах парят и там

Твоей скорбящей арфе вторят?

"Нет, струны не для них поют:

У тучи есть в горах приют,

Оленя в логове не бьют,

На скалах птицы гнезда свили;

А тех, о ком я плачу здесь,

Ни тихий дол, ни темный лес,

Ни кряж, встающий до небес,

От вражьих козней не укрыли.

Над замком был приспущен флаг;

Ни барабан, ни лай собак

Не возвестил, что близок враг,

В одежды друга облаченный;

И песни звонкие звучат,

И прялки брошены – спешат,

Надевши праздничный наряд,

Гостей приветить девы, жены.

Рука, державшая бокал,

Схватилась в полночь за кинжал;

Хозяин первой жертвой пал,

За хлеб и соль дождавшись платы.

И головня из очага,

Что согревал вчера врага,

Зажгла, как молния стога,

Дом, безмятежным сном объятый.

И все смешалось в тот же миг.

Напрасны были плач и крик,

И ни младенец, ни старик

В ту ночь не дождались пощады.

Выл ветер много дней подряд,

Разбушевался снегопад,

Но вьюг свирепее стократ

Волк, нападающий на стадо.

Я сед, меня гнетет недуг,

Но хоть у арфы слабый звук,

Ее не выпущу из рук,

Смиренный траур не надену.

Будь каждый волос мой – струна,

Мой клич вняла бы вся страна:

"Шотландия! Пора сполна

Воздать за кровь и за измену!""

1814

Прощание с Маккензи

Перевод С. Петрова

Прощай, о Мак-Кеннет, наш северный лорд!

Прощай, граф Локкаррон, Гленшил и Сифорт!

Он утром от нас на чужбину отплыл,

Ладью по волнам, словно лебедь, пустил,

Утратив на родине власть и права.

Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!

Да будут борта его брига прочны,

Да будут матросы смелы и верны,

А судно умело ведет капитан,

Хотя бы ревел и кипел океан.

За здравье мы выпить успели едва,

Как отбыл Маккензи, Кинтайла глава.

Вздохни, как вассалы его, и проснись,

Надуй его парус, полуденный бриз!

Будь стоек, как стойки в кручине они,

И бриг неустанным дыханьем гони

К Испании дальней, но молви сперва:

"Прощай же, Маккензи, Кинтайла глава!"

Будь опытным кормчим в пустынях морских;

Будь верным вожатым в широтах чужих;

Пускай паруса, надуваясь, шумят,

Но мчи их быстрей, возвращаясь назад

К скалистой Скорроре, где грянут слова:

"Вернулся Маккензи, Кинтайла глава!"

1815

Колыбельная юному вождю

Перевод Г. Шмакова

Усни, мой мальчик, глаза закрой.

Был рыцарем славным родитель твой,

А мать была леди, сама краса.

Твои эти башни, поля и леса.

Баюшки-баю, баю, бай,

Баюшки-баю, скорей засыпай.

Затишье рожок потревожил опять

Он стражу скликает тебя охранять,

И прежде окрасится кровью клинок,

Чем вражья нога переступит порог.

Баюшки-баю, баю, бай,

Баюшки-баю, скорей засыпай.

Мой мальчик, усни. Настанет пора,

И трубы спать не дадут до утра.

Под дробь барабанов, суровый боец,

На бранное поле пойдешь, как отец.

Баюшки-баю, баю, бай,

Баюшки-баю, скорей засыпай.

1815

Джок из Хэзелдина

Перевод Г. Бена

"Что льешь ты слезы над ручьем?

Что слезы льешь с тоскою?

Пойди за сына моего

И стань ему женою,

Да, стань женою моего

Любимейшего сына..."

Но плачет дева – нужен ей

Лишь Джок из Хэзелдина.

"Мой Фрэнк и молод и силен

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Медвежатник
Медвежатник

Алая роза и записка с пожеланием удачного сыска — вот и все, что извлекают из очередного взломанного сейфа московские сыщики. Медвежатник дерзок, изобретателен и неуловим. Генерал Аристов — сам сыщик от бога — пустил по его следу своих лучших агентов. Но взломщик легко уходит из хитроумных ловушек и продолжает «щелкать» сейфы как орешки. Наконец удача улабнулась сыщикам: арестована и помещена в тюрьму возлюбленная и сообщница медвежатника. Генерал понимает, что в конце концов тюрьма — это огромный сейф. Вот здесь и будут ждать взломщика его люди.

Евгений Евгеньевич Сухов , Евгений Николаевич Кукаркин , Евгений Сухов , Елена Михайловна Шевченко , Мария Станиславовна Пастухова , Николай Николаевич Шпанов

Приключения / Боевик / Детективы / Классический детектив / Криминальный детектив / История / Боевики
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное