Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере

В окопе возле меня сейчас сидит на корточках один новичок. Молодой парень, слегка за двадцать, интеллигентное крестьянское лицо, черная шевелюра, которую я внезапно вижу, когда он во время обстрела снимает свой стальной шлем. Он с ума сошел? Посреди разрывающихся гранат он установил перед собой крошечное карманное зеркальце, достает из кармана штанов расческу, увлажняет ее слюной и начинает укладывать волосы: его интересует только ровный пробор, чистит перышки, словно мальчишка в ванной, собирающийся вечером на танцы. Настоящий нарцисс в немецком последнем бою. Боже мой, надень же наконец шлем обратно, тут летают осколки гранат, словно комары осенью у Ванзе, забудь ты про свою внешность, они так и так скоро перейдут на этот берег, завязывай с этой неуместной платонической сценой в окопах: Эрос и Танатос, немецкий мальчишка невозмутимо прихорашивается перед смертью – картина Арнольда Беклина или Ансельма Фейербаха. Это ведь опять безобразная идея Пуччини из бюргерской романтики: красота и смерть – близнецы. Опять этот провинциальный вкус в закате Германии. Верховный владыка, которому, согласно Гегелю, еще предстоит пережить все эти страдания, должно быть, очень странный человек: настоящий театральный директор Штризе на своем божественном троне. Гадкая слизь – вот что такое мировая история.

Но затем я вдруг понимаю: он подходящая кандидатура, именно он. Возможно, для него рейх тоже не так уж важен. И пока делят продовольствие на вечер, мы на ощупь ищем в темноте колбасу, пиво и мармелад, я наклоняюсь к нему и, жуя, говорю мимоходом:

– Этой ночью я рву когти на ту сторону. Пойдешь со мной?

Я никогда не был хорошим солдатом, но я знаю, что пересечением границы не следует заниматься в одиночку. Нужно это делать вдвоем. Вреда точно не будет. В одиночку пропадешь. И этот парень смотрит на меня с недоверчивой ухмылкой, шлем он уже давно надел обратно, и удивленно спрашивает:

– Дружище, так просто на ту сторону? К американцам? Ты с ума сошел?

– Да, – говорю я, – этой ночью. Если хочешь, можешь пойти со мной.

Он что-то бурчит себе под нос, что можно толковать и так, и этак. Похоже, в данный момент колбаса ему куда интереснее. На войне есть железные правила, тактические правила, на которые всегда можно положиться, и среди них – даже самый свирепый шквальный огонь прекратится вскоре после полуночи. До предрассветных сумерек царит покой. Герои хотят спать. Когда светящиеся цифры моих наручных часов показывают ровно три, я выползаю из окопа, пихаю его ногой и шепчу:

– Давай, пошли со мной!

И он встает, словно лунатик, вероятно, он спал, и ползет за мной. Странно, думаю я, когда их хорошенько пихнешь и говоришь «Давай!», они идут за тобой хоть на край света.

Медленно, словно хищники в первобытном лесу, мы метр за метром продвигаемся к берегу канала. Впереди мост, узкий железный виадук, давно взорванный, черные опоры обрушились в канал. С нашей стороны на них можно повиснуть. В темноте видно только развалившуюся опору и этот сползший стальной рельс, вероятно, заканчивающийся где-то в воде. Сейчас посмотрим. Вся обстановка чем-то напоминает первобытный лес. Словно обезьяны, мы сейчас висим на руках на этой черной скользкой опоре, крепко вцепляемся в ее края и лезем вниз. Ну, прощай, любимая ты моя родина – разве я не учил это когда-то в школе?

Внезапно я слышу плеск и шлепанье, я чувствую воду, разжимаю руки, стою по пояс в воде, но не глубже, вокруг меня бульканье и журчание. Боже мой, мы же сами себя выдаем. Это ведь наверняка каждый услышит. Нас уже услышали. Внезапно начинается огонь, пулемет с нашей стороны, несколько карабинов коротко рявкают. Затем опять становится тихо. Должно быть, это была рутинная реакция часовых. Небольшую вечность мы стоим в воде, не смея двинуться, дрожа от холода и страха. Боже мой, если они нас сейчас сцапают! У меня даже патронов нет, чтобы отстреливаться. Но нет, они меня не получат. Лучше погибнуть, утонуть или вырвать у них из рук оружие, ударить их прикладом по лицу и самому застрелиться. Живым вы меня больше не получите, господа. Все кончено. Я принял решение. Я лучше умру, чем дальше буду немецким солдатом. Мост обрушен, я стою глубоко в воде, я плыву на запад, ну, прощайте – я ухожу к врагу.