Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений

Первым кораблем класса «дредноут» ВМС США стал South Carolina, введенный в строй в 1910 году. К 1914 году у британцев было 22 дредноута, а у Германии – 14. В 1921 году Соединенные Штаты имели 10 дредноутов и планировали построить по одному на каждый свой штат. Корабли были символами глобальной власти. Кроме того, журналисты воспринимали их как объекты мужского рода. Многие корабли носили женские имена и описывались местоимениями женского рода, но журналисты видели в дредноутах маскулинность, «жесткие, безжалостные стреляющие машины», обладающие «необычной мужественной красотой». Публика, наблюдая за американскими дредноутами, входящими в гавань, «едва сдерживала слезы»[88].

Подобная реакция отражала растущую поддержку линкоров как главного элемента силы на море и решающего средства в морской войне. Некоторые флоты, включая ВМС США, в конце XIX века придерживались стратегии смешанного применения кораблей меньшего размера. Однако Dreadnought и его потомки стали свидетельством изменения мышления в области морской войны и сделали большой линкор мерилом силы страны. После Второй мировой войны символическую мощь приобрели авианосцы, а потом атомные подводные лодки. Во время войны Соединенные Штаты построили около 100 авианосцев и восемь линкоров.

Постепенно затраты на содержание первого поколения дредноутов стали превращаться в бремя для экономики Японии, Франции, Великобритании, Италии и США – стран с крупными линкорными флотами. Появились и сомнения в эффективности больших кораблей. Существенные боевые потери дредноутов во время Первой мировой войны свидетельствовали о том, что проблема кроется в самом корабле. Вашингтонский морской договор 1922 года и Лондонский морской договор 1930 года привели к «прекращению гонки в постройке линкоров» для большинства стран, но не установили почти никаких ограничений ни на подводные лодки, ни на авианосцы – новые военные технологии той эпохи.

К 1930-м, однако, строгость соблюдения этих договоров стала ослабевать в определенной мере потому, что многие страны готовились к новой войне. Современный линкор с орудиями только большого калибра ни разу не оправдал возлагаемых на него ожиданий, но, пока эпоха старых линкоров подходила к концу, новые корабли, имеющие сильное фамильное сходство с дредноутами, по-прежнему продолжали строиться. По размерам, если не по вооружению, современный авианосец является как минимум двоюродным братом дредноута.

Я нарисовала эмоциональную картину индустриализации, где даже рациональность и эффективность порождают чувства, оправдывающие военную политику и практику. Я хочу сказать, что каждый элемент современного капитализированного искусства управления государством играет свою роль в появлении научно-технической войны. Рынки и капитал, массовое производство, взаимозаменяемые детали, системное мышление и идеологическое продвижение национализма («воображаемые сообщества», как назвал их Бенедикт Андерсон) – все было важно для изменения структуры военного конфликта[89].

Логика массового производства была и логикой тотальной войны, превратившись в конечном итоге в логику сплошных бомбардировок городов. Французский военный инженер XVIII века Жан-Батист де Грибоваль, британская основоположница сестринского дела XIX века Флоренс Найтингейл и американский военно-морской историк начала XX века Альфред Тайер Мэхэн воплощали на практике новые представления о разуме и насилии. Броненосцы и дредноуты были технологическим выражением этих представлений. К Первой мировой войне вооруженный конфликт превратился в индустриальный механизм.