Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений

Бернейс был лишь одним из многих мыслителей, пытавшихся найти свое место в массовой культуре, национализме, войне и пропаганде XX века. Их работы отражали новый общественный ландшафт коммуникаций после 1900 года. По оценкам литературоведов, в 1820 году умело читать около 12 % мирового населения – в Европе больше (около 50 %). К 1900 году в Соединенных Штатах 89 % людей определяли себя как умеющих читать[268]. Рост доступности среднего образования в США после 1910 года неожиданным образом изменил семейную динамику, поскольку новое поколение стало более образованным по сравнению с родителями. В 1910-х годах началось широкое радиовещание. Поначалу оно ограничивалось главным образом сводками погоды, но к 1920 году по радио уже транслировали новости, образовательные программы, музыку и театральные постановки. С началом Великой депрессии в 1929 году многие домохозяйства узнавали о ситуации по радио из «бесед у камелька» Франклина Делано Рузвельта, из новостей о тревожных событиях в мире и угрозе новой войны. Радио связывало дома и общины с большим миром. Как телевидение в 1960-е годы и интернет в 1990-е годы, оно изменило скорость доставки информации о далеких краях и событиях растущей глобальной аудитории.

Бернейс и его коллеги увидели в этой новой массовой аудитории особую форму политической, экономической и военной силы. В 1919 году психолог Стэнли Холл, исследуя горькие последствия Первой мировой войны, заметил: «Складывается стойкое ощущение, что психологические силы играют главную роль во всех войнах»[269]. По словам одиозного пропагандиста Первой мировой войны социолога Джорджа Крила, «дух нации требует мобилизации не менее, чем людские ресурсы»[270]. Политолог Гарольд Лассуэлл говорил, что демократиям «необходима пропаганда, чтобы держать под контролем менее информированных членов общества», и опубликовал комплекс стратегий по решению этой задачи в военное время. Среди них была, например, рекомендация «укреплять уверенность людей в том, что противник повинен в войне, демонстрируя его порочность» и «внушать публике, что неблагоприятные новости – в действительности ложь врага; это предотвратит разобщенность и пораженческие настроения»[271].

Подобный подход превращал умонастроение человека в потенциальную цель – пространство военных действий, – которую следовало поразить, склонить на свою сторону или завербовать. «Бомбардировки с целью устрашения», осуществлявшиеся военно-воздушными силами союзников в ходе Второй мировой войны, были нацелены на формирование психологического состояния гражданского населения вражеской державы (страха), позволявшего обрушивать империи. «Промывка мозгов» в 1950-е годы опиралась на потенциал радикального разъединения плоти и духа: внешне обычный американский военнопленный мог в действительности быть замаскированным коммунистическим агентом духовно и физически. Исследования пропаганды и коммуникации количественно продемонстрировали характер их воздействия и силу влияния, а также показали, как их можно использовать в стратегии вооруженного конфликта. Даже антропология как научная дисциплина работала над контролем «культуры» и задачей «осовременивания» изолированных групп как потребителей и сторонников «свободы». Она рассматривала умонастроения «примитивных народов» как ресурс для подчинения Соединенным Штатам (и другим государствам).

Научное представление умонастроения как арены сражения интерпретировало ментальные состояния как защитные ресурсы. Изменение умонастроения стало ключевым государственным проектом. Научные и социологические исследования пропаганды и коммуникаций, психологической войны, промывки мозгов или контроля сознания, а также подчинения власти зачастую финансировались военными, особенно в десятилетия холодной войны, с 1940-х по 1980-е годы. Они часто ориентировались на поиски путей научного изменения чувств и мыслей с целью контроля экономических и политических отношений. Эти исследования сделали состояние духа важнейшим полем битвы в научно-технической войне.

Хотя большинству может казаться, что самосознание индивида стабильно и незыблемо, психология, психиатрия, антропология и даже политология в последнее столетие вынашивали концепции неустойчивости самосознания и возможности манипулирования им. Эксперты в этих сферах нащупали такие элементы самосознания, которые делают его пластичным и изменяемым. Они даже составили инструкции, как пользоваться этой пластичностью в политических, военных и экономических целях. Из их работы следовало, что, несмотря на субъективное восприятие самосознания как центральной, устойчивой и неотъемлемой части личности, оно может оттесняться на второй план под влиянием принудительной сенсорной депривации, изоляции, голода и манипуляции – или натаскивания, обновления и экономического роста.