Реактор. Черная быль

– Георгий Алексеевич посвятил меня в некоторые нюансы этого дела. Даже если вы оба правы и за всем этим стоят некие, скажем так, скрытые силы, это вовсе не значит, что партия может позволить свершать беззаконие. От кого бы оно ни исходило. И дело вовсе не в том, что я Строганова знаю много лет и у меня в голове просто не укладывается, что этот человек мог совершить вообще какое-либо преступление. Я в данном случае говорю не об эмоциях, им я не имею права давать волю, а о справедливости, которая, как известно, должна восторжествовать. Спасибо вам за вашу честную позицию, партийную принципиальность, товарищ Данилов. Полагаю, получил от вас исчерпывающую информацию. О предпринятых нами действиях вам сообщит товарищ Крайнов.

А когда адвокат был уже на пороге, сказал:

– Если будете встречаться со Строгановым, передайте – умер Гольверк.

***

«С чего это он решил, что я член КПСС?» – думал Данилов, покидая кабинет высокого партийного начальства. Взволнованный, отправился Евгений Петрович на очередное свидание со своим многострадальным подзащитным. Гелий не раз спрашивал защитника, почему он так долго сидит в пересыльной тюрьме.

– Потому что пока мы пользуемся правом обжалования, на зону тебя отправить не могут. И в этом наше преимущество. Я хочу добиться пересмотра решения суда. Ия его добьюсь. Потерпи, пожалуйста. И потом, ты что же думаешь, на зоне лучше?

– Говорят, лучше.

– Это кто говорит? Тот, кто сравнивает тюрьму с лагерем. Что ты их слушаешь?

Встреч с адвокатом Гелий всегда ждал с нетерпением. Евгений Петрович рассказывал о доме, приносил обязательно что-нибудь из кулинарных чудес мамы Ани. Вот только тема отца была для них обоих – табу.

Леонид Петрович, оправившись от инфаркта, первым делом поехал в институт и написал заявление об увольнении по собственному желании. Причем не по стандартной форме, а указав причины, по которым он, отец осужденного преступника, не считает себя вправе работать в столь уважаемой организации. Его желанию не препятствовали, слишком много у него было здесь недоброжелателей и завистников, а уж претендентов на кресло замдиректора хоть отбавляй.

Академик Строганов, как его ни уговаривали перейти на преподавательскую работу, был непреклонен. Наиболее близким ему людям с горечью говорил: «Не имеет морального права учить других человек, воспитавший сына-преступника». Говорить о Гелии в своем присутствии он в доме запретил. И если бессловесная Лариса Аркадьевна молча подчинилась, то теща Анна Яковлевна, нет-нет да пыталась устроить «бунт на корабле», заявляя, что сыночек ни в чем не виноват и это будет доказано. А тем, кто не верит в невиновность родного дитя, должно быть стыдно. Во время этих «бунтов» Строганов поднимался из-за стола и молча удалялся к себе в кабинет, где продолжал работу над одной теорией, которая уже давно его волновала, да все свободного времени недоставало заняться всерьез.

***

Уже по одному только виду адвоката Гелий понял, что тот пришел с важными новостями. Так оно и оказалось.

– Имя Станислава Юрьевича Гуральского тебе, надеюсь, о чем-то говорит? – спросил Данилов.

– Пан Станислав! – улыбнулся Гелий. – Он у нас на курсе комсоргом был. Зазнавала немножечко, но хороший парень.

– Ну, «хороший парень» про него теперь не скажешь – слишком строг и солиден, а вот какой он человек – посмотрим. Твой бывший комсорг теперь так высоко взлетел, что голой рукой не дотянешься – секретарь МГК партии, это тебе не кот чихнул. Короче, так, был я у него вчера. Он теперь по своим должностным обязанностям курирует все административные органы – милицию, прокуратуру, даже КГБ. О тебе не забыл, отзывается очень хорошо. Обещал взять твое дело на контроль. И если займется серьезно, то скоро ты, мой дорогой, покинешь этот дом скорби. Да, чуть не забыл. Гуральский просил тебе передать, что умер какой-то Гольверк.

«Какой-то» Гольверк! Тот самый Гольверк, что первым разглядел в его работе на школьной олимпиаде то, чего не видели другие. Тот самый Гольверк, который хлопотал, чтобы его, девятиклашку, досрочно приняли в университет. Тот самый Гольверк, который открыл перед ним не только двери своего дома, но и свое сердце, душу. А он, Гелий, как он смел сердиться на старика, когда тот заставлял его защищать докторскую диссертацию, тем самым, вполне возможно, укорачивая его дни. Да и история с арестом наверняка не прошла для Михаила Борисовича бесследно. Гелий испытывал такую горечь от этой невосполнимой утраты, что уже готов был считать себя главным виновником смерти своего учителя и наставника.

***