Реактор. Черная быль

– Да как же я тебя проверю, если за два дня не смог посчитать того, что ты за две секунды посчитал, – и Леонид беззаботно рассмеялся.

Телятников был любимцем всего отделения. Уже здесь, в госпитале, он узнал, что ему присвоено звание Героя Советского Союза и – подполковника. «В один день сразу три звезды на меня скатилось – золотая на грудь и по одной новой на погоны», – шутил Леонид Петрович.

Поступив в госпиталь вместе с первыми облученными из Чернобыля, он выжил – единственный из них, хотя его состояние по сей день оценивалось врачами как критическое.

***

Те жуткие апрельские дни, когда в Москву доставили пожарных из Чернобыля, врачам, медсестрам, всему персоналу больницы не забыть никогда. 26 апреля вечером в госпиталь поступили шестеро пожарных и двадцать один сотрудник атомной станции. Поначалу ребята не понимали, что стоят на пороге смерти, они выходили из палат в коридор, на лестничных клетках покуривали… и стали падать прямо там же, теряя сознание.

Чтобы не мучить излишне необычных пациентов, у них поначалу брали анализ крови из пальца, но результаты были неточными, пришлось прокалывать вены, причем ежедневно – именно на крови в первую очередь отражались последствия облучения. Врачи видели, как катастрофически, до критически малых значений снижается число кровяных клеток, понимали, что больные становятся беззащитными при любой инфекции, и ничего не могли с этим поделать. Многочисленные ожоги, полученные от пара и радиации, превращались в язвы, практически у каждого началось неизбежное заражение крови, у больных стали выпадать волосы. До десятого мая они еще кое-как общались между собой, потом, обессиленные, с кроватей уже подняться не могли.

Больных стали отгораживать от медиков полиэтиленовой пленкой, в которой делали специальные отверстия, чтобы можно было сделать укол, поставить капельницу, катетер, не входя в непосредственный контакт с облученными. Наиболее тяжелых помещали в барокамеры.

Девятого мая скончался лейтенант Владимир Правик. Потом по нескольку человек умирали ежедневно. В больнице начался бунт – санитары отказывались «заходить к заразным». Попытались воззвать к их совести, говорили о долге, потом пригрозили мерами административного воздействия. В итоге почти все поувольнялись. Получая расчет, один из санитаров так высказал общее мнение: «Плевать мы хотели на вашу тринадцатую зарплату и на ваши сверхурочные. Жизнь дороже, а говно выносить я везде устроюсь».

***

Жена пожарного Васи Иваненко прилетела в Москву в середине мая. К мужу Елену не пустили, ей не позволили даже на этаж, где лежали чернобыльцы, подняться. В жизни застенчивая, даже робкая, учительница сольфеджио Лена Иваненко, сама себя не узнавая, разыскала в административном корпусе больницы отдел кадров и не попросила, а потребовала, чтобы ее немедленно взяли на работу.

– Вы врач, медсестра? – уточнил кадровик, и когда Леночка отрицательно покачала головой, хмыкнул: – Так что же вы в больнице собираетесь делать?

– Все, – решительно ответила молодая женщина. – Все, что скажете.

– Санитаркой пойдете?

– Пойду, но только в то отделение, где из Чернобыля лежат.

– Ах, вон оно что, – догадливо протянул кадровик. – Ну, тогда понятно.

Впрочем, ему было не до выбора. Как раз в «чернобыльском» отделении санитаров и не хватало. Выслушав наставления медсестры, в том числе и категорический запрет непосредственно контактировать с больными, новая санитарка получила тряпки и швабры, порошки и мыло, облачилась в халат, который когда-то был белым, и отправилась в отделение. Увидев ребят, беспомощных, голых, прикрытых только тоненькими простынками – даже самая легкая одежда доставляла им боль, – она не сдержалась, слезы непроизвольно брызнули из глаз. Но тут же, утерпев их платочком, Лена запретила себе плакать раз и навсегда. Может, она когда-то все же и всплакнула, но слез ее не видел никто. Ее Вася, как и все другие, лежал за прозрачной пленкой. Оглянувшись по сторонам и увидев, что поблизости никого нет, Лена юркнула за занавеску, наклонилась над мужем, прикоснулась губами к его щеке. Он слабо улыбнулся, хотел протянуть руку, но она беспомощно упала на простыню.

Неслышным вихрем целый день носилась она по отделению, при всяком удобном случае проникая хоть на минуточку к мужу. Когда к нему возвращалось сознание, он едва слышно спрашивал: «Как там ребята?» Лена выдавливала из себя улыбку: «Нормально».Сказать «хорошо» у нее язык не поворачивался. Ночью, а чаще всего уже по утро, она сворачивалась комочком в подсобке, куда затащила раскладушку, и пару-тройку часов заставляла себя поспать. Только для того, чтобы с ног не падать.

Через неделю после того, как она стала работать в отделении, ее вызвал Геннадий Семенович Левин. Уже наслышанная, что профессор – светило с мировым именем, она, робея, зашла к нему в кабинет.

Левин выглядел невероятно уставшим. Да и немудрено. В день он делал по нескольку операций, всего за неделю было сделано восемнадцать операций только по пересадке костного мозга, а сколько иных – не счесть.