Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Румянец Эммы-Джейн стал гуще,  а  маленький,  красиво  изогнутый  ротик  дрогнул в очаровательном волнении.

- Это было в последний год  в  семинарии,  когда  он  прислал  мне  из  Лимерика первое письмо на латыни, - произнесла она почти шепотом.

- Я помню, - засмеялась Ребекка.  -  Тогда  ты  вдруг  начала  усердно  изучать мертвые языки, и латинский словарь  занял  место  тамбурного  крючка  среди предметов твоей привязанности. Это было так жестоко с  твоей  стороны,  Эмми, никогда мне его даже не показать!

- Я  помню  его  наизусть,  слово  в  слово,   -   краснея,   ответила  Эмма-Джейн, - и мне кажется,  я  действительно  должна  прочесть  его  тебе,  потому  что  только  так  ты  сможешь  понять,  какой   Эбайджа   совершенно  замечательный человек. Не смотри на меня, Ребекка,  отвернись.  Ты  думаешь,  что я должна перевести его для тебя? Мне кажется, я  буду  не  в  силах  это  сделать.

- Все зависит от латыни Эбайджи и твоего произношения,  -  поддразнила  ее Ребекка. - Начинай, я буду смотреть в сад.

И прекрасная Эмма-Джейн, которая выглядела все еще не слишком  взрослой  для  "маленькой  гавани"  и  явно  слишком  юной  для  "неизвестных  морей",  собралась с духом и продекламировала, как  боязливый  попугай,  мальчишеское  любовное послание, столь воспламенившее ее юное воображение.

- "Vale, carissima,  carissima  puella"!  -  повторила  Ребекка  своим  мелодичным голосом. - Как красиво звучит! Меня не удивляет, что  это  письмо  изменило твои чувства к Эбайдже! Честное слово,  Эмма-Джейн,  -  воскликнула  она вдруг совсем  другим  тоном,  -  если  бы  я  хоть  на  мгновение  могла  предположить, что Эбайджа-храбрец способен написать такое письмо на  латыни,  я постаралась бы добиться того, чтобы он написал его  мне!  И  тогда  это  я  присаживалась бы к моему столу красного дерева и приглашала мисс Перкинс  на  чай к миссис Флэг.

Эмма-Джейн побледнела и открыто содрогнулась:

- Говорю тебе, Ребекка, как в церкви перед  священником,  -  я  всегда  благодарю Бога за то, что ты ни разу не взглянула на Эбайджу, а он  ни  разу  не взглянул на тебя. Если бы один из вас когда-нибудь сделал это,  для  меня  не осталось бы никакой надежды, и я всегда это знала! 

II

Любовная история, упомянутая в предыдущей главе, началась - в том,  что  касалось Эбайджи Флэга, - много лет назад. На его взгляд, любовь возникла  в  его душе в тот самый момент, когда в девятилетнем возрасте он впервые увидел  Эмму-Джейн Перкинс.

Что же до Эммы-Джейн, она  не  проявляла  никаких  признаков  ответного  чувства вплоть до последних трех лет, когда превращение мальчишки-батрака  в  подающего  надежды  студента  и  делового  человека  воспламенило  даже   ее  несколько неразвитое воображение.

Жена судьи Бина  взяла  Эбайджу  из  богадельни,  полагая,  что  сможет  сделать из  него  помощника  по  хозяйству.  Эбби  Флэг,  мать  Эбайджи,  не  отличалась  ни  умом,  ни  красотой,  ни,  как   можно   заподозрить,   даже  добродетелью, и  отсутствие  у  нее  всех  этих  достоинств,  в  особенности  последнего, подчеркивалось и  внушалось  ребенку  всегда,  сколько  он  себя  помнил. Казалось, люди винили его за то, что он вообще пришел в этот  мир  -  мир, который не ждал его, не был ему рад и не заботился о нем.  Из  могучего  орудия предубеждения против попавших в богадельню неизменно палили,  как  из  пушки по воробьям, по самым безобидным прегрешениям мальчика, и так было  до  тех пор, пока он не стал грустным, робким, неуклюжим и застенчивым. В сердце  его была неугасимая жажда любви, а он никогда за всю свою жизнь не видел  ни  от кого ласки.

Он почувствовал себя увереннее, когда перешел  жить  к  судье  Бину.  В  первый год он мог лишь собирать щепки на растопку, носить в  кухню  сосновые  поленья, ходить на почту, бегать с  разными  поручениями,  гонять  коров  на  пастбище и кормить кур,  но  с  каждым  днем  становился  все  более  ценным  помощником.

Его единственным  другом  был  маленький  Джим  Уотсон,  сын  владельца  риверборского магазина, и  они  были  неразлучны  всегда,  когда  у  Эбайджи  появлялось время для игр.

В один незабываемый июльский день в  маленький  белый  домик,  стоявший  между домами судьи Бина и  "девочек  Сойер",  въехала  новая  семья.  Мистер  Перкинс сдал в аренду свою ферму близ Северного Риверборо и открыл кузницу в  поселке,  на  эджвудской  стороне  реки,  у  моста.  Это  обстоятельство  не  представляло никакого особого интереса для  девятилетнего  Эбайджи,  но  что  было  действительно  важно,  так  это  появление  во  дворе  белого   домика  хорошенькой семилетней девочки - маленькой толстенькой куколки с  блестящими  и кудрявыми каштановыми волосами, румяными щеками,  голубыми  глазами  и  со  смущающей своей неизменностью  улыбкой.  Другой,  возможно,  назвал  бы  эту  улыбку "наклеенной", но Эбайджа уже был околдован  и  не  желал,  чтобы  она  исчезала.