Река времени. Дневники и записные книжки

В молодости мужчина смотрит на женщину как на предмет вожделения. Ему и в голову не приходит, что она такой же человек и даже более тонкий, умный, во многих отношениях лучший. У Бунина в «Жизни Арсеньева» «женщина даже не человек», а что-то другое, непонятное и загадочное. Вожделение застилает мужчине глаза. Многие так никогда и не прозревают.

***

Отчего так по-разному понимают люди одно и то же? Оттого, конечно, что и люди разные. Но они бывают и единодушны, особенно в сплетне. Здесь их роднит уродство собственной души. Через это уродство они и видят мир, других людей, судя о них по себе, создавая карикатуру, списанную с себя. Наделяют этот образ своими тайными и явными пороками, прячась за этой тенью, злорадствуя над собственным вымыслом и радуясь удачному созданию ― единственному виду творчества, к которому оказываются способны.

***

Лучшее, что написано мною, написано в состоянии острой тоски, страдания, как теперь говорят, депрессии.

Страданиями оплачивается радость, и так устроено, что платим вперёд, не зная, что из этого будет. Да никто и не думает о страдании как об авансе судьбы. Все воспринимают его как несчастье.

Критик и разбойник

Мало кто думает об этической стороне критики. Между тем, критик с топором в руках сродни разбойнику на большой дороге. Тот и другой совершают преступление. Одни из корысти, другой будто бы ради чистоты убеждений; в сущности же, оба творят зло. Тот и другой ранят, грабят, а то и вовсе убивают: разбойник ― тело, а критик душу, а заодно и человека в себе. Разбойники иногда раскаиваются; критики ― никогда. В то же время без критики нельзя. Критик должен быть отцом и матерью, наставником, даже строгим, но не бандитом.

Воды жизни

Сегодня с утра опять заглянул в дневники М. Пришвина. И опять, как и прежде, окунулся в эти воды жизни. Подумал: многие оттого не понимают, не чувствуют слова его, что думают, будто истина в сложности, между тем как она в простоте. Вода проста, привычна (говорят даже: «много воды»), а в ней целая формула жизни.

Лицейский сад

Юность как возраст садов лицейских. «В те дни, когда в садах лицея я безмятежно расцветал…». Поэзия юности как сад лицейский.

Разоблачители

Можно смотреть на всё совершавшееся после Октября 17-го года как на трагедию, не опускаясь до глумления и визга, и можно ёрничать и плеваться ядовитой слюной, сводя всё к пошлости, как делают наши наёмные разоблачители. Но чего ждать от наёмников? Разоблачают они не только и не столько эпоху, сколько себя, свою продавшуюся совесть.

***

Лучше работать на том поле, которое определила тебе судьба, чем мотаться там и сям, нигде не оставляя следа.

***

Вечером по телевизору какой-то фильм-сказка, где животные говорят. Подумал, что с говорящих животных и спрос другой. Пока они поступают бессознательно и бессловесно, мы ни за что не можем их судить. Но речь всё меняет. Они становятся как люди, и то, что вчера было неподсудно, сегодня становится фактом морали. Всё, как у людей.

***

Каждое утро просыпаемся ― и всё то же: свет или сумерки за окном, умывание, чай… Но жизнь не надоедает, как не надоедает единственный из всех продуктом ― хлеб. Надоедают страдания, и иногда до того, что хочется прекратить и самую жизнь. Без них, кажется, мог бы жить вечно. Чувства жизни у человека так много, что душа могла бы существовать в личном образе гораздо дольше, чем тленное тело.

***

Думаю о войне, что это последнее дело. Но крестовые походы остановили исламскую экспансию. Русско-турецкие войны не дали османам проглотить Балканы и Кавказ. Испанская реконкиста очистила Пиренеи. Лучше обходиться без войн, но если война неизбежна, важна цель её. Без кровавых жертв человечество обходиться не научилось. Если на вас нападают, приходится защищаться.

***

«Господи!» ― молимся мы. Поминаем Святую Троицу. Вот произношу утреннюю молитву ― не те слова, не чувствую любви, света. Должно быть, потому, что они придуманы кем-то другим. Душа ждёт солнца и тепла, в которых растворяется всё, что не свет и не любовь. Молитва должна быть личной, как у Давида; только тогда в ней возможен Бог. Молитва как творчество. И дело не только в словах, а в том личном чувстве, с которым молишься. Есть оно ― и слова оживают.

Под божьей крышей

― Вы, ― говорят, ― не его человек. Не рыпайтесь.

А я и вообще ничей, божий от ног до плечей, да и выше под божьей крышей.

Гладиаторы

Писатели ругаются, дерутся на потеху всей страны. Кто в ужасе, кто смеётся. Одуматься бы мастерам пера, сказать: «Мы вам не гладиаторы, не клоуны в цирке!»

Куда там! Пух летит, кости трещат, рубахи рвутся. Подхалимы подъелдыкивают, мол, хлеще, хлеще. А писателям кажется, как они красиво рубятся!

Колесо

Ловко, бойко пишет. Откуда такая прыть? Думаю, тут, как в часах: большое главное колесо движется, а от него и маленькие колёса. Большое колесо ― писательская жизнь, а маленькие ― те писатели, которые от неё получают движение. Остановись главное колесо ― и маленькие тут же потеряют силу движения.

Природа