В одном из номеров «Невы» воспоминания К. Ковальджи о встречах с Твардовским. К. спросил его, отчего в его стихах нет любовной лирики.
– К счастью, эта напасть миновала меня, ― отвечал Т. ― Я рано женился, в 19 лет.
Вряд ли это что-то объясняет. Всегда я чувствовал, что в стихах Твардовского чего-то не хватает. И вот, думаю: этого любовного волнения, тумана тайны, томления, музыки любви. Всё просто, ясно, и нет дыхания бездны.
Судьба не слепа, у неё есть свой план, свой узор. Наверное, на роду написан каждому свой путь. Почему я не постучался в Лит. Институт? Ведь я писал с юности, мне было о чём сказать. И даже, думаю, лучшие мои вещи были бы замечены. Но мне и в голову не пришло стучаться.
От густопсового реализма современной литературы не продохнуть. Её отравленным воздухом легче отравиться, чем очиститься. Вся цель искусства с первых его шагов ― в исправлении сознания, в чувстве очищения, достижении радости. Кто-то сказал, что искусство – это побег из низкой действительности в мир идеалов. Зачем такое искусство, от которого в душе ад? Говорят, нужна правда, но правда нужна в суде, а в искусстве нужна радость, даже если речь идёт о самых печальных вещах. Как это сделать, в этом и состоит тайна творчества.
Почти не нахожу из журнального чтива ничего «по себе». И, напротив, от многого просто не по себе, как будто жую и глотаю грязную, неприятную пищу. Да, изобразительно, изобретательно, оригинально, но не моё. Без поэзии для меня нет литературы. Каков человек, таковы и его песни.
Сколько ни читаю новых, не нахожу, не слышу общей ноты, родственной моей душе. То же, впрочем, и в музыке и уже давно. «Лёгкая» песня кончилась для меня на Л. Утёсове, Л. Руслановой, К. Шульженко, В. Козине. Из слов и музыки ушёл лиризм, душевность. Новое режет слух и коробит душу.
Мы переживаем состояние похорон имперского русского сознания и перехода в региональное государство. Но сможем ли мы найти опору для существования без великой объединительной цели, если наша ассимиляционная способность ослаблена. Если мы и в самом деле народ имперский, объединительный, если в этом и заключается наша национальная идея, то в потере её не кроется ли для нас прекращение истории? Выживет ли русский народ в скромной роли заштатного мещанского этноса, без имперской объединяющей идеи или исчезнет, как исчезли римляне, византийцы, османы, вавилоняне и остались итальянцы, греки, турки и пр.?
«Тело умирает, душа же вечна…». Но ничего вечного, неизменного нет. Всё непрерывно изменяется. То же, что перестаёт изменяться, умирает. Да и что за жизнь, да ещё вечная, с одной бесплотной душой, без всех радостей, которые приносит нам тело!
Отчего это «Мёртвые души» Гоголя ― поэма? Вся она ― кривое зеркало, как в комнате смеха. А в кривом зеркале и название имеет не прямой смысл, а искажённый. И герои ― не герои, а карикатуры. Вереница пародий: Чичиков, Ноздрёв, Манилов, Плюшкин. Образы эти затмевают тревожно-грустный смысл поэмы. «Герои» века, в котором, по Гоголю, не может быть героев. Образы из дантовского ада. Птица-тройка несётся, устремляясь туда, где нет ответа, или к апокалипсису, к 17 году и далее в пространство.
А, может быть, и так, что и такие герои заслуживают поэмы, как и всё на свете.
Несчастье ― от одиночества, одиночество ― от непонимания. «Я» становится центром, глухим ко всем другим звукам, «богом», а такому «богу» диалог не нужен. Он один во вселенной, быстро превращающейся в пустоту, в тёмную ночь, которую населяют зловещие призраки. Сполохами, миражами питается одинокое сознание. И когда сходятся такие «боги», слышен только нестройный шум невнятицы, крики отчаявшихся одиноких «я», навязывающих себя другому и отвергаемых с порога.
У мусульманского Востока нет мифа об утраченном золотом веке, потому что у него нет сознания времени. Время ― это несчастье, грех, утраченный рай. В раю не было времени. Недаром «счастливые часов не наблюдают». Запад с его идеей прогресса заставляет крутиться земную ось всё быстрее и быстрее, выбивая почву из-под ног. Кружатся и головы человеческие. И вот причина, почему Восток, вообще старый свет, так ненавидит новый Вавилон за океаном. Всё его богатство построено на крови и преступлениях, на стремлении к ещё большему богатству. Ни покаяния, ни совести ― единая польза. Но не будем забывать, что идея богатства, денег, финансового капитала пришла с Востока.
Грабили, наживались всегда и везде. Мир весь жесток, но в нём было сознание греха. В новом же Вавилоне грех богатства превратился в добродетель. Стало стыдно быть бедным, но не стыдно быть богатым и грешным. Чтобы богатство перестало быть грехом, нужно понятие свободы греха. Богатство стало религией золотого тельца. Ему поклоняются, не стесняясь, не боясь наказания.