Река времени. Дневники и записные книжки

Странно, новая проза читается взахлёб, но как-то лихорадочно. Хочется поскорее проглотить, добраться до конца и избавиться от этой ноши, сбросить её с плеч. Любимые книги я читал не спеша, наслаждаясь воздухом мысли, музыкой слов, вероятно, благодаря разлитому в них лиризму. В современной прозе лиризм, нежность чувств если и есть, то скрываются за иронией и табуированной прежде лексикой. С проговариванием запретных некогда мыслей и чувств идёт и маргинальная лексика. Идеальный мир литературы разрушен. В неё стремится войти вся жизнь со всей её правдой. Низшая стихия, из которой состоит обыденная жизнь, теснит идеальный слой. Сознание этому противится. Когда говорят о похоронах литературы, имеют в виду прощание с нежностью чувств и музыкальностью речи, с чистой лиричностью. А, между тем, как ни груба и жестока жизнь, в ней всегда найдётся место нежности. Современные авторы стесняются её. Они смелы, но их смелости хватает на то, чтобы быть грубыми. Время наивного и радостного открытия романтических чувств прошло. Литературе уже не быть прежней. А жаль!

Безрадостная литература

Что происходит? Откуда эта безрадостная литература? Жёсткий язык, заземлённость чувств, грязный натурализм, как будто романтика вовсе умерла в душах людей. Низший слой правды, забрызганное похотью кривое зеркало больных душ, жалкие карикатуры на людей. Мужицкая литература? «Мужики» в литературе были и в дворянское время (А. Кольцов, Никитин). Но они не были мужланами. Почти вся советская литература из «мужиков», но имевших над собой идеал. Теперь же идеал литературы ― помойка, отбросы, уродства ― и в результате тьма.

Нет, это не «мужики». Это особая порода людей, получивших высшее образование, талантливых, но лишённых благородства. Огромный профессиональный потенциал с разрушительным зарядом. Нечто подобное атомной катастрофе с последующим одичанием, как в романах фантастов. От чтения одна скорбь, если не омерзение. Нет катарсиса, сладости жизни, радости творчества, надежды.

***

Неужели только дворянская литература способна к благородству тона? Кончилось её время ― и началась литература люмпенов. Но, может быть, современная жизнь такова, что писать о ней невозможно без грязи? И если литература ― зеркало жизни, то какова должна быть наша жизнь, чтобы давать такое отражение?

Конечно, литература ― не безличное зеркало. Всё созданное писателем, проходит через его сердце. И что в сердце, то и на бумаге. Нет в сердце музыки, нет её и на бумаге.

Языком владеют, как машиной на хорошей дороге, говорят хорошо, но всё о маленьком, с подробностями и деталями удивительными, но не поднимаются не только на высоту Андрея Болконского, но и «Хозяина и работника»; застилают вязью слов всё пространство листа, но душу трогают мимолётно. Дух не захватывает от их испещрённых знаками полотен. Нет ни огненности Достоевского, ни лиризма Тургенева, ни магии Бунина, ни мудрости Пришвина, ни мощи Толстого и Шолохова.

Проза нынешних дней

Опасения, что утрачиваются достижения классического прошлого, не оправдываются. И, слава Богу! Богатая изобразительность языка, лексическая смелость. Но не слишком ли всё высказывается до конца? Не остаётся открытого пространства, воздуха, загадочной дымки, того, что называется подтекстом, подводным течением. Жёсткий анализ, дознание до конца. Направление толстовско-достоевское. Впрочем, есть и тургеневско-чеховское, игра намёков, полутонов. Но музыкальное начало звучит всё слабее, то, что я называю музыкально-словесной партитурой.

Новое слово

Утро бесснежное, довольно морозное. На улице знакомая: «Говорят, ваша повесть ― новое слово о Тургеневе? В чём оно? Факты же все известные».

Не знаю, как насчёт «нового слова». За открытиями в биографии я не гнался. Отличие же моей повести от многих книг о Тургеневе в том, что они писались учёными. Научные книги пишутся умом, художественные ― умом и чувством, что вдвое труднее. Я шёл от чувства, а это даёт новое освещение известным фактам. Научная логика навязывает читателю доказательства; художественное чувство приглашает войти внутрь созданного мира.

***

Удивляет невосприимчивость гуманитарно образованных людей к художественному слову. Читают всё меньше (в основном специальную литературу) и не испытывают потребности в художественном слове. Наслаждение от чтения художественного текста многим просто неведомо.

Чувство языка

― Откуда у вас чувство языка? ― спросили меня.

Я задумался. И в самом деле, откуда? В детстве, подростком я читал, не задумываясь о загадках слова. Но, конечно, всё, что читалось, впитывалось незаметно.

– И всё же, кто были ваши учителя?

Первым моим учителем слова был, несомненно, Пришвин, его книга поэтических дневников «Глаза земли». Она стала для меня лет на сорок настольной, воспитательницей мысли и исцеляющим бальзамом для души. Одна эта книга перевешивала многое плохое, что было тогда в моей жизни, восстанавливала равновесие и душевное здоровье. Пришвин был для меня гуру, Буддой, «старцем», «учителем».