Река времени. Дневники и записные книжки

Всё давно расцвело. Пышная зелень, но птицы не поют. Одни голуби, вороны да галки снуют по дорожкам. Майские жуки заканчивают свой пир жизни, медовый месяц любви. Пущенные из невидимой катапульты то и дело шлёпаются на землю маленькими живыми снарядами-камикадзе. Коричневые панцири усеивают асфальт. Шевеля лапками, обречённые самураи пытаются подняться, но тяжёлые доспехи приковывают их к земле. Закон Ньютона, сила притяжения дают свой зримый урок. Некоторых я пытаюсь спасти, переворачиваю на лапки, подталкиваю к траве. Оказавшись на ногах, в первое мгновение они как будто не верят себе. Потом, слабо шевеля ножками, ползут навстречу испепеляющему свету на тот же горячий асфальт, где их поджидает неминуемая смерть. Уже не в силах взлететь проживут в судорогах ещё день-два и застынут неподвижными полуживыми комочками. Последнее шевеление лапками ― и жаркий вечный сон. Майский пир жизни, медовый месяц любви закончен. Истосковавшаяся земля раскалена. Всё в природе ждёт очистительного ливня, а его всё нет. Сроки майских гроз миновали. Что происходит?

Культура

Помню, с каким радостным чувством читал я в студенческие годы «Исповедь» Ж-Ж. Руссо. Естественный человек, свободный от искусственных правил ― как мне это было близко!

Руссо не против культуры вообще, а только против её излишеств, портящих человека. Но иногда, увлечённый романтическим отрицанием общественной лжи, поэтизацией свободного чувства, обидой на себялюбивую посредственность, вместе с грязной водой выплёскивал из ванны и ребёнка. И тогда получалось, что вся культура ― ложь. Нужна новая Элоиза, абсолютная свобода, голос сердца, торжество чувства… Вся последующая литература вышла из этого, вся эмансипация, права человека, толерантность и прочее, от чего нынешняя Европа погибает. Оказывается, свобода стихийного чувства ― тоже культура, и от этого никуда не уйдёшь. Мы обречены жить в мире культуры со всеми её недостатками, и это лучше, чем торжество одичания, животных инстинктов, злобы, костров, на которых сжигают книги, в том числе и «Эмиля», и «Элоизу», и «Общественный договор».

Культура неизбежна, без неё нет истории. Всё дело в том, что сама культура нуждается в культуре, в воспитании, в самовоспитании ― сильнейшем регуляторе общественной жизни.

Маниловщина

Жаркий июньский день с сильным ветром. На заседании нашего философского клуба в садике музея говорили о цветах и о том, какую роль они сыграли в жизни Тургенева. Страстно любила цветы его мать, Варвара Петровна. И, возможно, это чувство природы он получил от неё.

По сторонам узенькой дорожки, обозначенной гравием, буйно цветут асфодели, никнут к земле тяжёлыми головками пионы, на отшибе краснеет жимолость, синеет иван-чай. Две сосенки, посаженные лет десять назад, вытянулись и стоят молодыми стройными деревцами. Между скамеечками, на которых мы сидим, расстилается довольно просторная солнечная полянка.

– Как хорошо было бы поставить на ней беседку! ― сказал я. Мне так и виделись её лёгкие белые очертания.

– Не растравляйте душу, ― ответили мне. ― На какие шиши?

Вмиг светлый образ обратился в маниловскую мечту. И так чуть ли не каждую неосуществимую сейчас фантазию люди привыкли связывать с образом медоточивого толстяка-помещика из гоголевских «Мёртвых душ». Но разве появление самолёта, телевизора, космического корабля и пр. не предварялось сказочной мечтой о ковре-самолёте, волшебном зеркальце или яблочке на блюдечке? Получается, что маниловская мечта живёт в душе каждого изобретателя и не так уж жалок и смешон этот гоголевский помещик, тешивший себя прожектом хрустального моста от своего имения до Петербурга. Пухлый толстяк был в душе поэтом и инженером.

Интересно было бы бросить такой взгляд вместо надоевшего всем из школьного учебника. Обломов давно переосмыслен. Может быть, настала пора и для Манилова? Образ только эскизно намечен автором, но не прописан. У Гоголя была другая задача.

Одиночество

Когда буря утихает, на суше и на воде наступает затишье, каждый звук точно рождается заново. На деревьях и травах благодать покоя, воды яснеют, искрятся под солнцем золотом и серебром.

Так же и в душе человека. Уходит он с бурного собрания, с дружеской пирушки, где вино и жар возбуждения правят его языком, ― и шум внутри постепенно стихает. Тонут, исчезают случайные впечатления, ненужные слова. Морщилась поверхность души, искры летели вокруг. Она сама себя не помнила, её почти не было; разбитая на мелкие кусочки она летела в призрачном тумане почти не узнавая себя.