Река времени. Дневники и записные книжки

Всю мою жизнь смолоду с безмерным уважением, более того, с обожанием нес я в сердце как хрустальный кубок имя одного писателя, внешняя жизнь которого разделилась надвое в 1920 году. В сердце же своём он хранил только прошлое, с благодарными слезами воспевал свою молодость в России, в захолустных уголках, и на заснеженных улицах Москвы, среди моря цветов и трав. Я и теперь склоняю голову перед памятью о нём. Он был гениальный певец родной земли. Это было время избыточной чувственности, сознания невероятной силы и мощи России. Он был поэт в стихах и прозе, поэт своего времени. Но время это прошло. Теперь поются другие песни, и не всегда плохо. Он писал лучше, чем художники слова пушкинского и до пушкинского времени, как Пушкин писал лучше пиитов «дедовских времян». И теперь внуки его должны писать лучше, чем писал он. Он признал бы эту мысль правильной и, справившись с первым уколом самолюбия, порадовался бы, что «наш дар бесценный ― речь», русская речь, не умерла.

В день его рождения зажжём свечу поминальную, но не будем забывать о живых. «Не возводи себе кумира», ― сказано в Библии. А наши праздники в честь гениев ушедших времён смахивают на пляски вокруг литого кумира. Фимиам льётся густыми струями, в золотой пыли мелькают тени тех, кто хочет быть ближе к литературным богам. Однако и они смертны. Читаются сегодня не так, как вчера. Исключения здесь редки. Не стареют только «Илиада» и «Одиссея», трудно сказать, почему. И среди нынешних художников слова есть такие, что держат перо в руках и твёрдо, и легко. В их песнях не меньше красоты, а, может быть, иногда и больше. Но кто это замечает? Кто осмелится поставить рядом с предшественниками? К талантам не всегда приходит справедливая оценка. Пророчески сказал Фёдор Иванович Тютчев: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…». А насчёт почётной плиты в Пантеоне бессмертных беспокоиться не надо. Мест на Олимпе хватит всем достойным. «Сочтёмся славою, ведь мы свои же люди» (Вл. Маяковский).

Писатель-воин

В психологии писателя, да и вообще творческого человека, есть нечто, напоминающее состояние воина или охотника, ждущего опасности со всех сторон. Всякое искреннее слово ― прокол в ткани чувств, отделяющей сокровенное, глубинное от обыденного. И этого не любят и не понимают люди, сознательно и бессознательно ткущие эту ткань-завесу. Она ― их защита от космического облучения правды, которую по-своему выражает художник.

Вышла книга необычная по способу мыслить и говорить. Первое движение критика ― испуг, негодование, желание отвергнуть, опустить между собой и книгой защитную завесу. В таком критике живёт диктатор, блюститель узких правил. Кругозор его чаще всего неширок. В нём говорит внутренняя агрессия, переходящая в погромное настроение. Сам же себя он считает защитником общепринятого закона, а что он убивает при этом чужую душу, ему это и в голову не приходит.

Такие критики считают себя вправе рубить и головы, и чужие книги; и эту фанатическую нетерпимость к инакомыслию, непримиримость к чужому мнению и образу мыслей считают гражданской и человеческой доблестью. Этих людей жалко, и странно, что они такие, но им нас не жаль.

К книге писателя, какой бы она ни была, если это книга искренняя, нельзя относиться с погромным настроением. Градус внутренней агрессии в нас очень высок ― и это служит показателем невысокого уровня культуры.

Правда, теперь что-то меняется, но, к сожалению, не для всех.

Старые и молодые

Из окна мне было видно, как на той стороне улице две старушки, поддерживая одна другую под руки, мелкими черепашьими шашками подвигались вперёд, таща за собой коляску с продуктами. Давно ли я думал, что такие божьи одуванчики ― люди другого племени и наши возрастные границы никогда не пересекутся? Но время это прошло, и теперь я чувствую себя человеком, уже переступившим межу между старостью и молодостью.

Так думают и все молодые, что они всегда останутся в силе и зрелости и старость никогда для них не наступит. Зрелость ― время самых больших иллюзий. Дети хотят быть взрослыми и знают, что когда-нибудь будут ими, а молодые взрослые не знают своей старости и думают, что будут вечно молодыми. Старики же знают и то, и другое, и ещё то, что уже никогда не будут молодыми и время иллюзий для них прошло.

Скорый поезд

Диктор-мужчина говорил быстро-быстро, почти захлёбываясь в словах. Это было похоже на частую побежку ребёнка; ноги сами несут его, и он не может остановиться. Так и язык несёт диктора и заводит в овраги и дебри непонятного произношения.

Вслед за ним женский голос, явно стремясь не отстать от мужского на пути прогресса, лепечет ещё быстрее, уже и вовсе спотыкаясь, падая и не разбирая дороги, летит по информационному полю на сверхскоростном поезде по воздушной подушке. Ударения самые странные, произношение без пауз и смысла ― один сплошной слипшийся поток, подобный горному селю, смывающему всё на своём пути.