Река времени. Дневники и записные книжки

Вчера в книжном магазине смотрел прекрасно изданный лицевой свод повести о Куликовской битве. Лист и буквы старого письма: всё в размер подлинника. Совсем не то, что книжный шрифт. Из выведенного рукой устава и красочных заставок дышит время, душа человеческая.

***

Какая глубокая и высокая скорбь в размеренном слоге наших летописей! От такого чтения душа расширяется, мысли становятся светлее.

С этим чувством вышел на улицу и, гуляя по бульвару, подумал, что минуты такого счастья, бывали у меня в юности. Сколько я после этого прожил, узнал, сколько обид претерпел, может быть, помудрел, а счастья такого уж больше не знал.

***

Высоким трагизмом дышат строки наших летописей, духом правды. Но в татарские времена что-то меняется в характере народа. Какое-то отчаяние, подавленность, непрерывный плач, искусственность объяснений всех событий Божьим наказанием, тупой фанатизм. Кругом бесы-искусители, пакостники, державшие душу человека в страхе. Вместо того чтобы воевать с поработителями, воевали с бесами.

Дух евангельского учения был заслонён густыми тучами суеверия. Испуганный разум не узнавал даже родного прошлого. К счастью, память не отшибло совсем. Появлялись не только отшельники, уходившие от жизни, но и святые герои, вроде Михаила Черниговского.

***

Всё оно – так, но не забыть бы о праведных и кротких, незаметно несших ношу свою, таких, как Сергий Радонежский. На них держалась земля, свет от них расходился по всей Руси. Лад и покой душевный исходили от них. Без этого не было бы и жизни.

***

Двадцатый век дал человеку власть над материей и отнял духовность. Век, в котором никто никому не нужен, подходит к концу. Уклад, который он создал, обречён. Но кто знает, какие будут дети у такого отца?

Всё, что мы переживаем сейчас: разлив насилия и жестокости – прямое следствие победы плотского, мирского над духом. Стихийная жизненная сила вырвалась на волю, как джин из бутылки. Мы возвращаемся к временам языческого Рима, но в общемировом масштабе, и это несравненно страшнее. Неужели только тиски религии способны удержать человечество от безумия?

Писатель и время

― Отчего это в ваших рассказах так мало примет простой, обыкновенной жизни? ― спросили меня.

Я тогда этому вопросу очень удивился и не знал, что ответить. В самом деле, отчего? Может быть, от чувства неприятия того, что меня окружает? Защищаясь, я как бы закрываю дверь и остаюсь один на один со своими переживаниями. Отсюда форма рассказа, просеянная сквозь сито поэтического отбора. Впечатления обращены внутрь. И очень мне не нравится упрощенная, жёсткая литература, которую критики объявляют новым словом. Больше по душе мягкая лирическая проза «деревенщиков» с их философией «вечных вопросов», поисками смысла жизни. Главное же для меня – музыка языка. Где поют соловьи, там моё место; где размазывание грязи, там меня нет.

***

Может быть, я перестаю понимать язык сегодняшнего дня? Но разве и закрытое состояние, осадное сиденье в крепости не может быть приметой жизни? А мои записные книжки? Разве в них нет того, что называют «злобой дня»? Совсем необязательно делить творчество на современное и несовременное. Давление времени чувствует каждый, как бы и о чём он ни писал. От времени никуда не деться. Но современность писателя не в избираемых сюжетах, а в чувстве, которое он вкладывает даже в сюжеты из давно прошедшей жизни.

***

Отчего, однако, в моих рассказах, и в самом деле, так мало обыкновенного, из чего складывается повседневная жизнь? Как будто я боюсь говорить о простом. Почему? Может быть, «простое» обернулось ко мне такой неприятной, непоэтической стороной, что у меня что-то закрылось в душе? А, между тем, мне близки люди простые, стоящие у порога жизни.

Правда искусства

Иногда писатель в погоне за правдой хочет вместить в своё создание как можно больше натуры, но оказывается, что подробности эти случайны, не лезут в образ. Значит, искусство – это не та правда, которую мы знаем в жизни. Искусством правит художественное чувство, оно отбирает и организует материал. Полуправда в жизни бывает сплошь и рядом, и там она даже необходима для самого существования человека. В искусстве же художественная полуправда только умножает фальшь.

***

То, что в жизни может быть полуправдой, даже ложью, в искусстве может быть единственной и высшей правдой. Это мифы, сказки, фантазии, но не только. Правду искусства нельзя измерить правдой жизни. Правда искусства идеальна и даётся откровением; правда жизни сурова и не знает ни поэзии, ни красоты. В борьбе с этой правдой человек создает свою, в творчестве.

***