Реки Лондона

Когда-то давно на месте Мраморной арки стоял эшафот. На его виселицах вешали преступников старого доброго Лондона. Эшафоту дали название близлежащей деревни, жителям которой мрачное зрелище казни приносило такой солидный доход, что они выстроили для привлечения зрителей трибуны и назвали их в честь реки, протекавшей мимо. Река звалась Тайберн. На том эшафоте висели в разное время несчастная Элизабет Бартон [35], знаменитый Джентльмен Джек [36], которому до этого четыре раза удавалось избежать казни, и преподобный Джеймс Хэкман [37], осужденный за убийство прелестной Марты Рэй. Беверли как-то упомянула, что ее сестра знакома с «большими людьми». Я решил навести справки, вот и выяснил все это.

– Я подумала, пора нам с вами немного побеседовать, – сказала Тайберн.

Я протянул ей букет, и она приняла его, весело рассмеявшись. Потом обхватила меня за шею и, заставив наклонить голову, поцеловала в щеку. Она пахла элитными сигарами и кожаными салонами дорогих машин, лошадьми и полиролью для мебели, сыром «Стилтон» и бельгийским шоколадом. Но за всем этим исподволь ощущался едва уловимый запах пеньковой веревки, слышался шум толпы, чувствовался последний вздох перед шагом в вечность.

Я постарался разыскать истоки всех погибших рек Лондона. Некоторые, вроде Беверли Брук, Ли или Флит, нашел без труда. Но источник Тайберн, легендарный Пастуший колодец, затерялся где-то в безумном круговороте паровых механизмов, заполонивших викторианский Лондон во второй половине девятнадцатого века. Я не сомневался, что он питает вот этот самый фонтан, но его, как я понял, присвоил некий предприимчивый чиновник в последние дни существования Британской империи.

Было жарко. Очень хотелось пить.

– О чем же вы желаете побеседовать? – спросил я.

– Во-первых, – начала Тайберн, – я хотела бы знать, каковы ваши намерения в отношении моей сестры?

– Мои намерения? – переспросил я. Во рту было невыносимо сухо. – Мои намерения абсолютно честны.

– Неужели?

Она наклонилась к фонтану взять вазу, стоявшую позади статуи.

– И поэтому вы потащили ее к этим отбросам общества?

Воспитанный молодой полисмен такие слова в принципе не должен употреблять по отношению к гражданам.

– Это была подготовительная вылазка, разведка, – пояснил я. – И потом, Оксли и Айсис – не отбросы.

Тайберн провела тыльной стороной ладони по спине мраморной нимфы. Вода, сочащаяся из амфоры, потекла широкой струей, и Тайберн поднесла к ней вазу.

– Все равно, – сказала она, разворачивая букет, – не тот круг общения, которого хотелось бы для родной сестры.

– Родственников не выбирают, – непринужденно улыбнулся я, – слава богу, мы можем выбирать хотя бы друзей.

Тайберн, неприязненно зыркнув на меня, принялась вынимать цветы из обертки и ставить их в вазу. Ваза была самая обычная, из стеклопластика, с широким дном, как у мерной колбы. Такую можно купить за пятьдесят пенсов на любой барахолке.

– Я не питаю личной неприязни ни к Старику, ни к его людям, – сказала Тайберн. – Но на дворе двадцать первый век, это мой город, и я не для того тридцать лет горбатилась, чтобы теперь этот «романтик с большой дороги» вздумал вернуться и присвоить то, что принадлежит мне.

– И что же, по-вашему, вам принадлежит?

Она не стала отвечать. Распределив цветы в вазе, водрузила ее на ближайшую стену патио. Букет, который я купил, был последним, и цветы еще на витрине начали клонить головки. Но, как только Тайберн поставила их в вазу, тут же выпрямились, раскрылись, стали ярче и одновременно как будто темнее.

– Питер, – сказала она, – вы наверняка заметили, как в Безумстве все устроено. Вернее сказать, не устроено. Вам известно, что в правительстве оно не имеет никакого официального статуса, а столичная полиция поддерживает с ним связь исключительно по привычке и потому что «так заведено». Боже мой, это же просто-напросто традиция! Там все держится на соплях и честном слове, да еще на кумовстве. Типичнейшая староанглийская мешанина. Один-единственный раз им предложили все изменить, так ведь уперлись! У меня есть доступ к таким документам, о существовании которых вы, Питер, просто не подозреваете. Например, о местечке Эттерсберг в Германии – если хотите, справьтесь у вашего мэтра.

– Официально он мой мастер, – поправил я. – Я принес цеховую клятву как его ученик.

Во рту пересохло так, что язык стал неповоротливым и шершавым, словно я целую ночь проспал с открытым ртом.

– Ну что тут скажешь, – пожала плечами Тайберн. – Я понимаю, что перемены не в характере англичан, но неужели же вам не хочется, чтобы все это было как-то лучше организовано? Серьезнее, что ли? Так ли уж смертельно создание, например, официальной ветви власти, курирующей сверхъестественное?

– То есть Министерства магии? – переспросил я.

– Очень смешно.

«Почему, – думал я, – она не предлагает мне выпить чаю? Я принес ей цветы и мог рассчитывать на ответную любезность в виде чашки чая или кружки пива. Да хоть стакана воды». Я откашлялся, но из горла вырвался какой-то хрип. Мой взгляд упал на фонтан, на струи, падающие в каменный бассейн.