Тайберн посмотрела на меня с ледяным презрением герцогини – нынешним женам футболистов так нипочем не научиться. И на миг меня словно окатило вонью канализационных коллекторов и больших денег, грязных дел, которые проворачивают за сигаретами и бренди. Но поскольку Тайберн все же дама современная, к этому букету примешались тонкие ароматы капучино и вяленых на солнце томатов.
– Вы все собрали? – спросила она.
– Остался только телевизор. Он тоже мой.
Тайберн сказала, что я смогу забрать его в любое удобное время.
– И что он только нашел в вас? – вопросила она, качая головой. – Почему сделал
«Интересно, – подумал я, – что еще за «тайное пламя»?» И сказал:
– Наверно, просто повезло.
Она не удостоила меня ответом. Повернулась спиной и снова принялась рыться в вещах. Я вышел, размышляя, что же она все-таки ищет. По пути к гаражу услышал приглушенный лай и обернулся. В окне третьего этажа белело печальное лицо Молли – она стояла, прижав к груди Тоби. Я как мог ободряюще помахал им и отправился посмотреть, жив ли еще мой начальник.
У дверей его палаты дежурил офицер вооруженной полиции. Я показал удостоверение, и он попросил меня оставить сумки снаружи.
Оказывается, в современной палате интенсивной терапии бывает до странности тихо. Все диагностические приборы начинают издавать звуки, только если что-то не так. А поскольку Найтингейл дышал нормально, сопения сквозь трубку а-ля Дарт Вейдер тоже не было.
На фоне клеенчатой больничной простыни немаркого пастельного оттенка его лицо выглядело бледным и постаревшим. Одна рука безвольно лежала поверх одеяла, к ней тянулось с полдюжины проводочков и трубочек. Посеревшее лицо осунулось, глаза были закрыты. Но дышал он ровно, спокойно и, главное, самостоятельно. На тумбочке рядом стояла мисочка винограда и ваза с полевыми цветами, торчащими в разные стороны.
Я постоял некоторое время возле кровати. Хотел что-нибудь сказать, но, как назло, ничего не приходило в голову. Удостоверившись, что никто не смотрит, я взял его ладонь и легонько сжал. Она оказалась неожиданно теплой. И словно бы слегка повеяло мокрой сосновой хвоей, дымом костра, запахом брезентовой палатки. Очень слабо, я так и не понял,
Ненадолго открыв глаза, я увидел, что вокруг Найтингейла суетятся две медсестры и доктор Валид. Я осовело уставился на них. Доктор Валид заметил меня и велел спать дальше – по крайней мере, мне так показалось.
В следующий раз я проснулся от запаха кофе. Доктор Валид принес латте в картонном стаканчике и продолговатые пакетики сахара в таком количестве, которое могло бы легко пробить брешь в моем бюджете на еду.
– Как он? – спросил я.
– У него огнестрельное ранение груди, – сказал доктор Валид, – а такая штука не может не уложить человека на больничную койку.
– Но он поправится?
– Жить будет, – сказал доктор, – но за полное восстановление не могу поручиться. Однако он дышит без аппарата искусственной вентиляции, и это хороший знак.
Я отхлебнул горяченный кофе и обжег язык.
– Меня выдворили из Безумства, – сказал я.
– Я знаю, – кивнул доктор Валид.
– Вы можете помочь мне вернуться туда?
– Нет, – усмехнулся доктор, – этого я не могу. Я всего лишь гражданский специалист, консультант по вопросам, связанным с мистикой. И сейчас, когда Найтингейл недееспособен, доступ в Безумство одобряет комиссар, а то и кто-то еще выше.
– Неужели министр внутренних дел? – удивился я.
– Как минимум, – кивнул доктор. – Вы уже решили, что будете делать дальше?
– Здесь откуда-нибудь можно выйти в интернет? – спросил я.
Все университетские клиники одинаковы: стоит открыть нужную дверь, и вы уже не в больнице, а в медицинском учебно-научном центре. У доктора Валида были здесь кабинет и, к моему изумлению, кафедра.
– Студентам я преподаю не мистику, – сразу пояснил доктор. Будучи человеком скромным, он не стал упоминать, что является гастроэнтерологом с мировым именем. – Но может же у меня быть хобби, – добавил он.
– Моим хобби, очевидно, станет поиск работы, – уныло сказал я.
– На вашем месте я бы сначала отправился в душ и только потом на собеседование, – заметил доктор Валид.