Реки Лондона

День у меня был длинный и тяжелый, и я вымотался как собака, поэтому остановил свой выбор на единственной форме, которую мог осилить в этих условиях, – зажег шар-светлячок. Он получился бледным, почти незаметным в свете флюоресцентной лампы. Сивелл, похоже, не впечатлился. А вот квадратное лицо Стефанопулос озарила широкая улыбка, выражавшая такой неподдельный восторг, что я на миг очень ясно увидел ее маленькой девочкой в прелестной розовой комнате, полной игрушечных единорогов.

– Он прекрасен, – прошептала она.

В одной кассете пленка размоталась и запуталась, во второй просто перестала крутиться. Экспериментов с этим заклинанием я провел достаточно и понимал: чтобы вывести из строя камеру, нужно увеличить мощность «светлячка». Начал было усиливать его яркость, как вдруг образ у меня в голове почему-то «поехал», и вместо шара на ладони оказался световой столб, упирающийся в потолок. Он был ярко-голубой и неподвижный. Я пошевелил рукой, и луч заплясал по стенам. Как будто я обзавелся переносным прожектором.

– Я ожидал чего-то поинтереснее, – бросил Сивелл.

Погасив луч, я попытался запомнить этот образ, но он ускользал, как сон, который, проснувшись, не хочешь забывать. Было ясно: я проведу многие часы в лаборатории, пытаясь воссоздать в сознании эту форму. Но, как сказал Найтингейл еще в самом начале, знать «форму» – только полдела.

– Камера сдохла? – спросил Сивелл. Я кивнул, и он облегченно выдохнул.

– У нас нет даже гребаной минуты, – тихо сказал он. – Я в такой заднице не бывал с тех пор, как подстрелили де Менезеса. И мой тебе совет, парень: заползи в какую-нибудь дыру поглубже и потемнее и сиди там, пока это дерьмо не перестанет на нас сыпаться и не уляжется ровным слоем.

– А как же Лесли?

– Тебе сейчас не до того, – отрезал он. – Я сам разберусь.

Это означало, что Сивелл, как шеф Лесли, будет ее защищать и любому, кто захочет добраться до нее, придется иметь дело с ним. А мой шеф лежал в реанимации в Университетском госпитале под аппаратом искусственной вентиляции легких и, следовательно, не мог сделать то же самое для меня. Очень хотелось верить, что Сивелл, если б мог, распространил бы и на меня свое покровительство, но утверждать было нельзя. Спасибо хоть не сказал: «Сам выкручивайся».

– Ну и что нам с этой хренью дальше делать? – спросил Сивелл.

– Вы меня спрашиваете?

– Нет, твою мать, стол!

– Не знаю, – сказал я и добавил: – Сэр. Я вообще очень много чего не знаю.

– Так займись самообразованием, констебль! Не знаю, как ты, а я лично не думаю, что этот Генри Пайк намерен останавливаться. Как по-твоему, а?

Я покачал головой.

Стефанопулос кашлянула и постучала пальцем по циферблату своих часов.

– Я тебя отпущу, – проворчал Сивелл. – Но только потому, что мы должны раз навсегда покончить с этим потусторонним дерьмом, пока какая-нибудь шишка из Ассоциации со страху не дошла до архиепископа Кентерберийского.

– Сделаю все, что в моих силах, – пообещал я.

Судя по взгляду Сивелла, он очень хотел, чтобы «моих сил» было достаточно.

– В следующий раз, – буркнул он, – включай мозги, прежде чем открыть рот. Как тогда, после заварухи в Хэмпстеде, ясно тебе?

– Предельно, – кивнул я.

Входная дверь резко распахнулась, и на пороге возник незнакомый мужчина. Средних лет, седеющий, широкоплечий и с необычайно густыми, кустистыми бровями. Даже если бы я не видел его профиль в базе, я и так узнал бы Ричарда Фолсома, заместителя комиссара, одного из самых больших полицейских начальников. Он поманил Сивелла пальцем:

– Алекс, на два слова.

Сивелл скользнул взглядом по испорченному магнитофону.

– Перерыв, – сказал он, здороваясь за руку с Фолсомом. Затем послушно вышел вслед за ним из кабинета. Стефанопулос вперилась в меня своим фирменным свирепым взглядом, но как-то без энтузиазма. Я же размышлял, хранит ли она еще свою коллекцию Маленьких Пони.

Вернувшись, Сивелл объявил, что допрос будет продолжен в соседнем кабинете, где все записывающие устройства в полном порядке. Там мы отдали дань освященной временем традиции говорить одну только правду и при этом врать не краснея. Я сообщил, что нам с Найтингейлом из весьма солидного источника стало известно, что группа лиц – во всяком случае, точно больше одного, – совершившая серию беспричинных нападений в Вест-Энде, соберется на Боу-стрит. Мы отправились выслеживать ее и были обстреляны неизвестными из укрытия.

– Господина заместителя комиссара особенно тревожит потенциальная угроза для Королевской оперы, – сказал Сивелл.

Фолсом, очевидно, был до некоторой степени театралом, пристрастившимся к Верди вскоре после получения чина заместителя комиссара. Внезапная тяга к искусству – распространенное явление среди полицейских в годах и в чинах. В принципе, это банальный кризис среднего возраста, только под итальянскую оперу и в шикарных залах с канделябрами.

– Мы полагаем, что цель преступников может находиться на Боу-стрит, – сказал я, – однако, как показало расследование, она не имеет отношения к Королевской опере.